И.О.
И.О. читать книгу онлайн
Был когда-то в нашей идеологии такой простенький закон: чтобы устранить явление, надо его приостановить. Действовал быстро и безотказно. В литературе и искусстве — прежде всего. Для сатиры — в особенности.
Но было и неудобство: для его исполнения требовался целый набор политических тесаков и отмычек, чьи следы видны становились сразу.
Как, например, снизить популярность известного писателя? Ну, следовало сказать, что он «давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание». Или, допустим, что он «изображает советские порядки и советских людей… примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами». А в заключение — подытожить: «Злостно-хулиганское изображение… нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами».
Когда это говорилось о Зощенко, да еще в постановлении ЦК — мужественно отмененном ЦК нынешним, — многих нет-нет и брала оторопь. Грубая работа все-таки чувствовалась. А та самая молодежь, сознание которой он хотел «отравить», с еще большим интересом тянулась к его плохо припрятанным родителями книгам, читая втихомолку, украдкой, из-под крышки школьной парты.
Постепенно премудрый закон обветшал. Но не умер, а преобразился. В новый, более либеральный. Его суть заключена во фразе одного умного — сейчас не установить кого именно — человека: «Сейчас не время…»
Если старое постановление просто констатировало: «В стихах Хазина „Возвращение Онегина“ под видом литературной пародии дана клевета на современный Ленинград», то потом стали говорить несколько иначе: «Когда весь советский народ, успешно преодолев последствия культа личности, строит коммунистическое завтра, которое наступит в 1980 году, вы предлагаете…»
Что предлагал Александр Хазин (1912–1976) в середине шестидесятых годов? Да то же, что и в середине сороковых, когда наш народ, победив фашистов ценой великих жертв, казалось, вот-вот вздохнет свободно и начнет свободно восстанавливать истребленное и утраченное, весело расставаясь с тем, что мешает. Во имя этого он и написал: «В трамвай садится наш Онегин. О бедный милый человек! Не знал таких передвижений его непросвещенный век. Судьба Онегина хранила — ему лишь ногу отдавило, и только раз, толкнув в живот, ему сказали: „Идиот!“ Он, вспомнив древние порядки, решил дуэлью кончить спор, полез в карман… но кто-то спер уже давно его перчатки. За неименьем таковых смолчал Онегин и притих».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Но литература, как жизнь, развивается по своим, от жизни зависящим, а не навязанным законам. Что рукописи не горят, мы убедились в последние годы сполна, если — разумеется это рукописи настоящей литературы. Сатирическая рукопись Александра Хазина — из таких.
Сатира всегда была неудобным жанром для правителей. Поэтому мудрые старались ее приласкать, а глупые и своекорыстные — оскопить. Хазин не переделывал роман в угоду конъюнктуре, лишь бы напечатать. Оттого-то и выглядит он неустарело. Оттого-то и сейчас — как и тогда — тоже „его время“.
Эдуард Шевелев
Александр Хазин
И.О. (роман)[1]
Давно уже имел я намерение написать историю какого-нибудь города…, но разные обстоятельства мешали этому предприятию…
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Пролог
Алексей Федорович Голова возвращался домой после бурного собрания, которое очень хорошо и привычно началось в семь часов вечера и вдруг с половины девятого пошло не по тому пути, который намечался раньше. Так спокойный ручей, катящий свои безмятежные струи, вдруг наталкивается на кем-то брошенный камень и неожиданно поворачивает в сторону и воды его бурлят и пенятся, напоминая в это время настоящую свободную стихию.
Алексей Федорович откинулся на сиденье "Волги", достал пачку "Беломора", вытащил из гнезда патрон зажигалки, прикурил и посмотрел в окно.
Было начало весны. Зеленый цвет медленно надвигался на город; он уже легко коснулся молодых, как будто похудевших за зиму тополей, прошел густой полосой по высаженной вдоль тротуара траве и разложил свои дорожки в городском саду.
На площади около свежевскопанных грядок сидела сторожиха Сима и несла весеннюю вахту, строго следя за фондированными розами, составляющими гордость местных руководителей и одну из достопримечательностей на случай приезда в город иностранных туристов. Девочки прыгали на одной ноге, играя в классы. Сонные упитанные голуби молча толпились на перекрестках, нахально поглядывая на объезжавших их водителей.
Кроме этих общечеловеческих признаков, весна в городе Периферийске, в котором произошли все описываемые нами события, имела и свои особые традиции, одной из которых было повсеместное окрашивание дверей в коричневый цвет. И так как краска обычно накладывалась на прежнюю без предварительной зачистки, можно с уверенностью сказать, что по поперечному разрезу современной учрежденческой двери потомки когда-нибудь будут судить о возрасте учреждения, подобно тому, как мы судим о возрасте дуба по его разрезу.
— Весна вступает в свои права, — сказал Алексей Федорович, ибо если уж он что-нибудь читал о весне, то именно — что она вступает в свои права; о других временах года так почему-то никогда не писали (о зиме говорилось, что она "на носу", о лете, что оно "не за горами", об осени, что она "незаметно наступила", и только о весне в Периферийске писали, что она "вступила в свои права").
— Точно, — лаконично ответил водитель Вася. — Вас как везти, Алексей Федорович, прямо или по набережной?
Вася недаром задал этот, казалось бы, несущественный вопрос. Еще в те времена, когда он был личным шофером Алексея Федоровича Головы, когда машина стояла в гараже учреждения, а не на конвейере, в те неповторимые времена, когда водители вообще были не столько подчиненными, сколько душеприказчиками своих начальников, хранителями их сладчайших тайн и соучастниками гусарских вылазок, Вася знал, что после заседания Алексей Федорович любил сначала прокатиться по набережной, "проветрить мозги", дать возможность всем вопросам, всплывшим на собрании, осесть и прийти в статическое состояние, а уж потом ехать к себе домой на Спиридоньевку — так называлась Спиридоньевская улица, где в те времена кучно жили руководящие работники.
Когда же машины отняли даже у номенклатуры и Алексей Федорович в течение двух недель ездил домой трамваем номер пять и только путем сложнейших операций вернул снова машину и Васю, но уже на правах прикрепленных к нему, — картина переменилась. Не то что на футбол или за город — даже по набережной не рисковал он прокатиться.
Но сейчас, глубоко втянув в себя папиросный дым, Алексей Федорович неожиданно сказал:
— На набережную.
Вася молчал. По многолетнему опыту он знал, что у начальства неприятности и желание поделиться этим с кем-нибудь должно вызреть. Машина остановилась под красным светом. Слева начинался знаменитый городской сад, справа белело здание с исполненной в духе академической живописи вывеской: "Комбинат Прачечных и Чистка Костюмов" ("КОМПРАЧИКОС"). Это было детище Алексея Федоровича Головы, его создание, плод долголетней борьбы в бытность исполняющим обязанности заведующего городским Коммунальным отделом. О, сколько речей было произнесено в пользу укрупнения двух отраслей быта — стиральной и химчистковой! Сколько убедительных доводов было приведено на коллегиях министерств, сколько докладных послано по восходящей линии!
У каждого человека есть своя профессиональная мечта: поэт мечтает создать произведение, которое потрясло бы души людей и осталось в веках, ученый видит триумфальный марш своего открытия и благодарность потомков, путешественник думает о новых не нанесенных на карту землях…
Алексей Федорович Голова мечтал об объединении химчискового и стирального производств в городе Периферийске. Причем, в отличие от наивных мечтателей, видевших осуществление своей мечты в далеком будущем, Алексей Федорович мечтал поквартально. Уже в 19… году он добился приказа о передаче помещения неполной средней школы имени Миклухо-Маклая отделу коммунального хозяйства Пергорисполкома, и это было победой, шум от которой до сих пор сопровождает воспоминания городских старожилов. В то время как учащиеся пятых классов привыкали к влажному климату бывшей бани, в "КОМПРАЧИКОСе" шли монтажные работы по установке заказанных в Италии и Гренландии станков, среди которых были уникальные агрегаты по выведению пятен, автоматические гладильные доски и пуговично-пришивочные машины, основанные на электронике. И сейчас, глядя на белые облицовочные плиты фасада, на широкие, оранжерейного типа окна, Алексей Федорович с задумчивой улыбкой вспоминал торжественный день открытия комбината.
Вася слегка затормозил, чтоб несколько продлить регламент воспоминаний своего бывшего начальника, но Алексей Федорович горестно махнул рукой и машина покатила дальше, послушно следуя уличным знакам препинания, затем повернула налево и, обогнув пельменную № 7, выехала на набережную.
Набережная была выстроена по всем законам современного и классического зодчества: гранитный парапет шел вдоль всего русла, завершаясь широкими красными глянцевыми ступенями, спускающимися вниз. По бокам ступеней стояли высокие вазы, высеченные из серого кавказского камня. Со стороны города ансамбль дополнялся гигантской фигурой девушки с веслом. Построили набережную, чтобы использовать в конце года ассигнованные на капитальное строительство деньги, иначе вышестоящие организации могли срезать смету на будущий год. Говорят, что не только в Периферийске, но и в других городах символические фигуры гребцов и дискоболов до сих пор стоят как молчаливые свидетели эпохи неправильно расходованных средств.
То ли от ветерка, то ли от того, что на набережной было пустынно и тихо, Алексей Федорович почувствовал, что успокаивается, мысли его приобретают некоторую стройность и он может спокойно разобраться в том, что произошло на сегодняшнем собрании.
Он помнил, что никаких признаков чего-нибудь необычного он сначала не замечал. Председатель объявил собрание открытым, предоставил кому-то слово для избрания президиума, кто-то прочитал по бумажке одиннадцать фамилий, председатель спросил, у кого будут возражения, ни у кого возражений не было, и все названные потащились на сцену. Даже то обстоятельство, что Алексея Федоровича не было в их числе, не смутило его — в последнее время его все реже выбирали в президиумы. Председательствующий предоставил слово исполняющему обязанности директора, то есть ему — Алексею Федоровичу Голове, и он вышел на трибуну, положив перед собой листки с аккуратно напечатанным на машинке докладом.
