И.О.

— К вашему сведению, я — холостяк, — ответил Глубоко равнодушный и повернул к столовой.

У столовой они предъявили пропуска (столовая имела только первую степень секретности, поэтому паспорт тут не требовали) и подсели к столику, за которым уже сидели двое мужчин — Глубоко перепуганный и Циник. На столе стояли пустые бутылки от пива и высилась большая, похожая на модель террикона, горка шелухи от раков.

— Присаживайтесь, господа! — громко сказал Циник, показывая на свободные стулья, — последний анекдот слышали?

Циник был веселым человеком, гурманом и страстным любителем анекдотов, которые он записывал в клеенчатую тетрадь, тщательно пронумеровывал, классифицировал и даже зашифровывал, если они носили явно политический характер.

Глубоко перепуганный дернулся и стал суетливо застегивать портфель.

— Я пойду…

— Ну, чего испугались?.. Анекдот с клубничкой, а за это пока не сажают. — Циник смачно захохотал. — Тоже не выдержали? — обратился он к подошедшим — Забавно все-таки… Этот болван директор несет какую-то жеребятину и все аплодируют… Маразм!

— А вы… Вы разве не аплодировали? — спросил Глубоко перепуганный, и нижняя губа у него чуть-чуть дернулась.

— Аплодировал! — весело ответил Циник. — Я всегда аплодирую, а про себя думаю: "Ах ты, сукин сын, дурак такой!.." — и он снова с удовольствием захохотал.

— Какое это имеет значение, аплодировали вы или не аплодировали? — заметил Глубоко равнодушный и глубоко затянулся дымом. — Что от этого изменится?

— Вы все-таки не очень орите!..

Глубоко перепуганный жестом указал на сидящего за угловым столиком человека, который с аппетитом уплетал пахучий флотский борщ.

Но Циник развеселился еще пуще прежнего:

— Да вы что?! Это же Василий! Директорский водитель. Могила! Самый верный человек в институте… — И, обращаясь к Глубоко порядочному, он спросил: — Ну как вам нравится эта проработка Воронцовой?

Глубоко порядочный, который старался видеть в людях прежде всего положительное начало, в особенности, если эти люди занимали руководящие должности, пожал плечами.

— Кстати, вы знаете, этот прохвост уже написал научную работу, — продолжал Циник.

— Вполне возможно, — заметил Глубоко равнодушный.

— В пятницу будем обсуждать на ученом совете. Кандидатскую захотел… Ай, подлец! Ай, Аракчеев!

— К сожалению, в пятницу я не смогу присутствовать, — небрежно заметил Глубоко перепуганный.

— Сможете! — твердо сказал Циник и, подмигнув остальным, объяснил: — Сначала побоитесь прийти, а потом побоитесь не прийти. Вас ждет, между прочим, истинное наслаждение: безграмотно, антинаучно, тупо!.. Ай, сукин сын! Ай, демагог!.. Я уж и рецензию написал.

— И что же вы… поругали? — спросил Глубоко перепуганный, заикаясь и подергиваясь.

— Похвалил! — бодро ответил Циник и опять захохотал. — А, если бы не я, так другой… Маразм…

И лукаво поглядывая на остальных, подмигивая и содрогаясь от смеха, он стал разливать пиво.

…Алексей Федорович Голова был доволен своим сегодняшним докладом, в котором ему, несомненно, удалось глубоко вскрыть, решительно ударить и со всей прямотой сказать. Доклад недаром переписывался два раза. Когда заместитель директора по хозяйственной части, исполнявший также обязанности референта, Аркадий Матвеевич Переселенский принес отпечатанный на машинке первый вариант, Голова, прочитав, вернул его обратно, сделав в верхнем левом углу начальной страницы косую надпись красным карандашом: "Написано не в моем стиле. А. Голова".

Прошел только год с тех пор, как Алексей Федорович был назначен на этот ответственный пост, а уже наука стала почти его родной стихией. Очень скоро Алексей Федорович легко оперировал такими словами, как "научный поиск", "творческий метод", "экспериментальные данные", "теоретические выводы", "практические результаты". Прибавляя к этим словам требование бороться с идеалистической философией, можно было сделать любой научный доклад. В первые месяцы, правда, все было гораздо сложнее. Референт, работавший до Переселенского, был человеком старой формации, он уже на второй день знакомства сказал Голове, что надо говорить не "кажный сотрудник", а "каждый сотрудник", и не "хотит", а "хочет". К счастью, вскоре прибыло распоряжение главка о необходимости выделить двух сотрудников для изучения атмосферного электричества в горах Алтая. Борец за чистоту русского языка был отправлен в горы, а Алексей Федорович произнес ставшую широко известной фразу: "Хоть он и не хотит, а поедет!", утвердив таким образом право и на самобытность русского языка, и на директорскую непреклонность.

Сначала все шло хорошо. Алексей Федорович чувствовал, что постепенно вокруг него образуется круг верных друзей и соратников, на которых можно опереться в работе.

И вдруг появилась Воронцова.

Собственно говоря, она не появилась. Голова знал, что в одной из лабораторий работает над важной проблемой профессор Воронцова Валентина Сергеевна, 1912 года рождения, женского пола, русская, имеет научные труды, за границей не была, партийных взысканий не имеет. Конфликт начался в тот день, когда Алексей Федорович, знакомясь с работниками института, вызвал профессора Воронцову к себе.

Когда Валентина Сергеевна вошла, Голова отметил про себя, что она баба ничего, хотя немножко худовата и платье на ней слишком яркое для руководителя спецлаборатории. Но ему даже понравилось, что Воронцова спокойно поздоровалась и не стала сразу говорить, что она, мол, рада познакомиться, что наконец-то они дождались нового директора и что она, де, чувствует, что они сработаются.

— Вы просили меня зайти? — спросила она.

И хотя Алексею Федоровичу хотелось сразу поправить ее, сказав, что он не "просил зайти", а "вызывал", но он промолчал и показал рукой на стул.

— Садитесь…

Воронцова села, а Алексей Федорович, перед глазами которого лежало ее личное дело, пытался незаметно разглядеть ее имя и отчество. Он не видел, что Воронцова, от внимания которой это не ускользнуло, улыбнулась.

— Расскажите, Валентина Сергеевна, в общих чертах, над чем работает ваша лаболатория.

Воронцова, как показалось Алексею Федоровичу, чуть вздрогнула, внимательно посмотрела на него и как-то странно прищурилась.

— Последние пять лет мы занимаемся проблемой полупроводников.

В те годы полупроводники были еще далеко не так популярны, как сейчас, когда любой шестиклассник вам легко объяснит, что такое транзистор и триод.

— Пять лет!.. За такой срок, товарищ Воронцова, можно бы проводниками и в целом заняться…

Валентина Сергеевна встала, подошла к столику, на котором стоял графин, и стала наливать в стакан воду. Руки у нее дрожали.

— Газеты выписываете, товарищ Воронцова? — вдруг спросил Голова.

Казалось, что по бледному, красивому лицу Воронцовой пробежала какая-то судорога страдания. Валентина Сергеевна молчала.

— Так. Не желаем, значит, отвечать?.. Ну что ж, отложим разговор на другой раз… Вы свободны, товарищ Воронцова…

Валентина Сергеевна быстро пошла к дверям, но вдруг повернулась, посмотрела прямо и открыто на сидящего за столом директора. Глаза у нее были опять веселые и ясные.

— Древние полинезийцы, — как будто задумчиво сказала она, — считают, что боги сделали людей из глины. И характер человека зависит от того животного, чью кровь примешали к глине. Кровь крысы делала человека вором, кровь змеи — предателем, кровь орла означала мужество, гордость… С этой точки зрения к глине, из которой сделаны вы, подмешали, по-видимому, кровь индюка…

Так началась война между ними. Средства в ней были разными.

Воронцова действовала старомодным и малодейственным методом выступлений на собраниях, летучках и в печати. Голова применял современное мощное оружие доносов и провокаций. Бой был неравным: шпага против заявления в местком. Однако Воронцову свалить было не так легко. Даже Геннадий Степанович Осторожненко ничего не мог сделать, хотя вызывал Воронцову несколько раз, после чего она обычно получала бюллетень на три дня в связи с обострившейся сердечной недостаточностью.