Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Москва не пустит нашего «Шинника» в чемпионы, — усомнился друг Бизнеслава Игорь.

— А мы у нее спрашивать не будем, — подмигнул Дмитрий Емельянович. — Хотите открою вам один секрет?

— Интересно бы, — оживился Бизнеслав.

— Когда-то я был знаком с самим Львом Ивановичем Яшиным, и он открыл мне страшную тайну. Особый метод забивания голов. И этот метод я буду использовать у вас в Ярославле.

— Почему ж раньше не использовали? — спросил Бизнеслав. — Вон сколько лет мы в мировом футболе из задницы торчим, только пятки светятся.

— Ну, так тоже нельзя говорить, — обиделся за отечественный футбол Дмитрий Емельянович. — Достижений много.

— Ну да, а вот сейчас чемпионат мира идет, — возразил Игорь. — А нас на нем нет.

— Между прочим, на предыдущий чемпионат, если помните, ни Англия, ни Франция не попали, — отбил удар Выкрутасов. — Но главное — Лев Иванович завещал мне, что тайна его заработает только в последний год двадцатого столетия, а начиная с двадцать первого века мы пойдем шерстить направо-налево и Англию, и Италию, и немчуру, и бразилейру.

— Что-то не очень-то верится, — усомнился Бизнеслав. — Я вот тоже, когда свой бизнес создавал, нам говорили, что в двадцать первом веке наступит эра России и мы во всех отраслях заткнем за пояс и Европу, и Америку, и Японию. Да что-то с каждым годом все хуже и хуже, никакого просвета. Не пахнет эрой России, сколько ни нюхай.

— А что нюхать? Пить надо! — сострил развеселый Выкрутасов, разливая по стаканам остатки из второй бутылки.

Он очень хорошо подгадал пофорсить своей вилами по воде писанной тренерской работой при самом подъезде к Ярославлю. Не успели они допить водчонку и закусить, поезд стал тормозить и в окнах замелькали привокзальные постройки.

— Ну что ж, — сказал Бизнеслав, — желаю сделать наших остолопов чемпионами.

— А вам — не вешать нос, — ответил Выкрутасов. — Грядет, грядет эра России! Сначала затрещит, ломаясь, система мирового футболизма, а потом и все остальные к нам под ноги падут.

— Если что, милости просим, — Бизнеслав протянул свою визитку.

— Я еще новых не завел, — извинился Выкрутасов. — Но если что, сами найдете меня через команду.

Про старинную любовь Дмитрий Емельянович нисколько не наврал. Здесь, в Ярославле, и впрямь жила у него одна зазноба, причем — на улице Валентины Терешковой. Это хорошо, потому что, живи она на улице Победы, Свободы, Советской, Ленина, Кирова или Свердлова — вряд ли упомнишь, а Валя Терешкова ни с каким Ушинским или Урицким не перепутается, первая женщина-космонавт.

Почему Ярославль? Объяснить очень нетрудно. Дмитрия Емельяновича манил простор, а это слово у русского человека неизменно сочетается с понятием Волги. Волжские просторы. А они особенно хороши в Ярославле. Смотришь с высоты на широченный волжский разлив, и дух захватывает. В памяти у Дмитрия Емельяновича вставал лебединый образ белоснежной ротонды, в которой он упоенно целовался с этой… ну как ее? Имя девушки почему-то напрочь выскочило из его памяти. Даже как-то обидно. Но на это у него был заготовлен хороший ход.

Вместе с великим московским клубом Выкрутасов приезжал в Ярославль двенадцать лет назад. Да, именно в том восемьдесят шестом году, когда он якобы забивал голы вместо Беланова на чемпионате мира в Мексике, и она… как же ее?!.. допустим, Валечка, работала в гостинице «Волга», где размещались московские футболисты. Они сошлись быстро и легко, целовались до умопомрачения, но дальше этого дело не заплыло. Валечка ссылалась на недомогание, а он и рад был не нарушить обет верности своей Раисе. Если б он тогда знал, как Раиса обойдется с ним в разгар лета девяносто восьмого!

Попрощавшись на вокзале с двумя попутчиками-бизнесятами, Дмитрий Емельянович сразу отправился глядеть на волжские просторы. Трамвай перенес его на другой берег Которосли, забросил на гору, и вот уже Дмитрий Емельянович стоит на высоком берегу в белоснежной ротонде, и слезы текут из глаз его, ползут по щекам, охлаждаемые веселым ветерком.

— Мячеиспускание! — гневно шепчет Дмитрий Емельянович. — Я вам покажу! Мы вам такое мячеиспускание покажем, что затопим! Волга-мать! Здравствуй, родная! — переходит он с гнева на счастливые и любящие восклицания. — Мы пройдем от Волги до Берлина! Мы пойдем дальше, до Парижа, Лондона и Рима. Мы дойдем до Бразилии и Мексики. Мы будем громить и громить! Огнем футбольных батарей за слезы наших матерей! За горестные слезы всех болельщиков великой страны нашей. Трепещите, гады! Идет русский ураган! Он сметет вас с лица земли. Тащите со всего мира ваших продажных судей, которые будут не засчитывать наши голы. Мы забьем столько голов, что устанете их не засчитывать, сволочи!

Он долго так стоял, проливая то гневные, то счастливые слезы, бия себя в грудь или потрясая кулаками. Выпитая в поезде водка хорошо помогала ему источать слезы, особое опьянение, родственное любовному воодушевлению, долго не выпускало его из сладостного плена. Наконец у Дмитрия Емельяновича заломило в висках, он отрезвел и отправился пешком на поиски улицы Валентины Терешковой. Расстояние от Ротонды до нее оказалось не больше, чем от дома Тамары Ромодановской до площади трех вокзалов, и уже через полчаса Выкрутасов стоял перед домом той хорошенькой гостиничной служащей, обцелованной им, но не более. Приближался вечер, освобождающий запахи разных цветений, из какого-то окна доносились звуки «Богемской рапсодии» «Квин», и можно было подумать, что он опять попал из несчастного девяносто восьмого в счастливейший восемьдесят шестой. На Дмитрии Емельяновиче по-прежнему была футболка сборной Англии цвета индиго, но уже не шорты, а летние брюки, в кармане лежала коробка духов «Нина Риччи», про которые ему сказали: «производство Сирии, но за качество ручаемся головой».

— Ну, здравствуй, девочка моя! — выдохнул Выкрутасов и направился в подъезд, пользуясь своей замечательной зрительной памятью.

На третьем этаже он замер, потер виски, в которых сидела боль, и нажал на кнопку звонка. Он почему-то был полностью уверен в том, что ему как ни в чем не бывало откроет та же самая двадцатипятилетняя девушка и тотчас бросится ему на шею. Чудеса на свете случаются, и ему открыла именно она. Правда, уже давно не двадцатипятилетняя, располневшая и подурневшая.

— Вам кого? — спросила она, не узнавая.

— Девочка моя! — воскликнул Выкрутасов. — Я понял, что я — осел. Я понял, что все эти годы любил только тебя. Все эти годы я жил воспоминанием о том, как мы с тобой целовались в Ротонде на высоком берегу Волги!

— А, это вы… — наконец узнала она его. Восторга в ее голосе он не услышал.

— Да, это я. И я приехал, чтобы жениться на тебе. Я люблю тебя! Вот тебе подарок. — Он извлек из кармана духи и протянул их ей.

— Спасибо, — улыбнулась она устало. — Специально выбирали «Нину»?

Гол! Ее звали Ниной, теперь он точно вспомнил. Какая удача, что он купил именно «Нина Риччи». А может быть, он сделал это подсознательно? В любом случае заготовленный ход отпадал, он и без него узнал имя.

— Можно пройти? — спросил он, не дождавшись от нее приглашения.

— Простите, но я не могу, — заморгала она все же виновато. — Скоро должен вернуться с работы муж.

— Ты вышла замуж? Не дождавшись меня? Ведь я же обещал приехать!

— Но ведь не через столько же лет! У меня двое детишек…

Сей же миг из-за ее ног высунулось довольно озорное лицо, принадлежащее мальчику лет пяти.

— А я уже пью водку! И пиво! — сообщил мальчик.

— Так что зря вы раскошеливались на подарок, — вздохнула женщина, с явной неохотой протягивая коробку с духами назад Выкрутасову.

— Ты мне столько подарила счастья в жизни, что я мог бы осыпать тебя такими подарками, — поник головой Дмитрий Емельянович и медленно поплелся вниз по лестнице. Он дошел до второго этажа и пробормотал: — Что-то не получилось тут урагана!

Но вдруг его окликнули:

— Постойте!

Он оглянулся. Нина догнала его. Вид у нее был уже не такой равнодушно-усталый.