Яна и Ян

А я ждал от нее письма целых три дня! «Яна, неужели ты не знаешь, как ждут в армии писем? — мысленно укорял я ее, садясь за стол, чтобы сразу же написать ответ. — Что ты вообще знаешь о службе в армии?! Ты по-прежнему живешь у мамы и папы, в магазине на тебя бросают полные восхищения взгляды молодые парни и пожилые мужчины, ты улыбаешься им, проигрываешь пластинки, а после работы идешь куда тебе хочется — никаких тебе увольнительных, никаких дежурных, никаких командиров, никакого Пушкворца! Ты часто развлекаешься. Ради бога, не думай, что я на тебя сержусь за это. Нет, я не хочу, чтобы ты жила отшельницей, однако обмывать этот «крайслер» именно в «Манесе» — этого ты не должна была делать. Я верю, что сидя там, ты думала обо мне и о нашей первой встрече, но именно поэтому ты не должна была туда ходить. Ведь это наше кафе, Яна. Что тебе там делать с Орешком, который, как мне кажется, выступает теперь в новой роли — друга детства, утешителя одинокой девушки…»

В комнату влетает Венца:

— Командир отпускает наш экипаж в город до десяти часов! Надеваем парадную форму и спешим окунуться в вихрь ночной жизни.

— У меня нет настроения, — бурчу я, склонившись над начатым письмом.

— Вашек, ты уж извини, но я тоже не пойду: вечером будут транслировать концерт Вацлава Гудечека, и я не могу его не послушать.

— Вы меня изумляете, товарищи свободники. В такой глуши, где на одного солдата по точным подсчетам нашего «физика-атомщика» Скалки приходится сто граммов женской массы при среднем весе пятьдесят пять килограммов, я нашел женщину, перед которой надо стоять по стойке «смирно». Она-то и сообщила мне адрес отличного кафе, которое до сих пор из-за своего высокого разряда оставалось вне сферы внимания военнослужащих. А вы колеблетесь! Ваша инертность меня просто бесит — я не могу позволить себе более сильных слов. И это именно в тот день, когда мы впервые преодолели давление многоводной «Лабы», а Пушкворец мог при этом погибнуть! Пушкворец, ты-то идешь?

Пушкворец, до сих пор изображавший больного, который находится чуть ли не при последнем издыхании, быстро вскакивает и, просияв, говорит:

— А что, вино, женщины — это по мне!

— Сиди уж, дрозд, дятел или как там тебя? Ненароком опять в обморок упадешь, ведь от женской красоты перехватывает дыхание даже у храбрецов…

— Ян, не дури, пойдем! Не будешь же ты расстраивать мои планы? — обращается ко мне Венца.

При мысли о письме, которое я начал писать Яне, мне становится как-то не по себе. Неужели я до того дошел, что высказываю такие нелепые упреки своей девушке? «Наше» кафе! Я всегда высмеивал тех, кто присваивал себе кафе, кинотеатры или какую-нибудь скамейку в парке, на которой он объяснился любимой. Наше место под скалой — совсем другое дело. Оно было действительно нашим. Боже, опять я впадаю в сентиментальность…

— Иди, Янко, — прерывает мои невеселые размышления доброжелательный Лацо. — В последнее время ты стал таким нервным… Повеселишься немного, глядишь, и успокоишься.

И я согласился. Потом быстро побрился, оделся, и мы тут же окунулись в вечернюю жизнь «большого» города, на улицах которого около восьми вечера невозможно увидеть даже собаки…

Кафе «Андалузия» — почему именно «Андалузия»? — находилось на главной улице, но было отодвинуто в глубину. Чтобы попасть в него, нужно было пройти через подворотню, которую расписали сценами корриды. А когда в полумраке, при свете красных фонариков, висевших над отдельными кабинетами, к микрофону на маленькой сцене подошли полноватая Кармен и четверо музыкантов, одетых в испанские костюмы, кафе полностью стало соответствовать своему названию.

Людей в нем было немного — несколько влюбленных парочек, которые курили и молча посматривали в почти пустой зал, да несколько офицеров с женами, которые что-то отмечали.

Вскоре появилась знакомая Вашека. Направляясь ей навстречу, Вашек от волнения задел ковер и чуть было не упал к ее ногам. Девушка засмеялась. Она действительно была красива, а точнее, сделала себя такой с помощью косметики. Серебристый оттенок волос, серебро на веках, полные красные губы. Безусловно, не мой тип. И наверняка на несколько лет старше нас.

Вашек по дороге рассказал мне, что она работала вместе с его женой в парикмахерской, поэтому они и знакомы. Она была замужем, но соблюдением супружеской верности не очень-то себя обременяла, хотя у нее был страшно ревнивый муж. Однажды между ними произошел большой скандал, после которого она и уехала из Праги. В этом городе живет ее мать.

Держалась знакомая Вашека очень непринужденно. Расспрашивала его о жене, о знакомых, о новостях, а потом вдруг внимательно посмотрела на меня. Я, по правде говоря, все это время чувствовал себя здесь лишним, и она, наконец спохватившись, мило извинилась за то, что заставила нас скучать.

— Давайте лучше потанцуем, а? — предложила она обоим.

Вашек толкнул меня под столом ногой, потому что он совсем не умеет танцевать. И я, стараясь быть вежливым, встал.

Когда его знакомая шла передо мной на середину зала, я заметил, что у нее отличная фигура и очень красивые ноги. Наверняка она нравится мужчинам. И конечно, не случайно ее ревновал муж.

— А где же еще один друг Вашека, тот известный пианист? — поинтересовалась она во время танца.

— Вы и о нем знаете?

— О вас четверых я знаю все. О злополучных дроздах Пушкворца, о том, как вы верпы своей девушке… — Она засмеялась. В ее смехе было что-то такое, что совершенно не соответствовало ее манерам. — Неужели еще существует такая верность? — спросила она.

— Если кого-то любишь по-настоящему… — начал было я, но она перебила меня:

— А такая любовь разве бывает?!

Больше она ни разу не засмеялась. Опустила серебристые веки и погрустнела. И мне сразу захотелось, чтобы танец и этот разговор закончились как можно скорее.

За время отсутствия на нашем столике появилось шампанское в ведерке со льдом. И Венца выглядел сейчас как испанский гранд… родом из Смихова.

— Вы что-нибудь отмечаете? — с удивлением спросила знакомая Вашека.

— Повод для этого всегда найдется, пани Лида. В данном случае — это приятная встреча с вами и, кроме того, наши некоторые успехи по службе. Сегодня мы…

Тут уже я толкнул его ногой, чтобы не сболтнул лишнего. Правда, наши военные тайны пани Лиду, очевидно, совершенно не интересовали.

— Сколько лет вашей девушке? — спросила она меня.

Я ответил, что восемнадцать с половиной и что мы встречаемся с ней уже больше года. Она вздохнула и сказала, что ей двадцать пять. Четверть века. И она считает, что прожила уже почти всю свою жизнь, ведь настоящая жизнь — это молодость. А потом… Потом лучше сразу стать старым, поскольку период между молодостью и старостью — это не жизнь, а неизвестно что…

Около девяти под воздействием шампанского мы потребовали от «тореадоров» покончить с заигранными испанскими танго и перейти на хороший современный ритм. Я пригласил Кармен, подсевшую к нам, но она была очень толстая. И я снова пошел танцевать с пани Лидой. Мы завладели серединой зала, танцующие расступились, восторженно нам аплодируя, и у меня появилось такое ощущение, что вернулись те прекрасные времена, когда мы были совершенно свободными и чувствовали себя хозяевами положения и на спортивной и на танцевальной площадке, когда властвовали над девичьими сердцами, а главное — над своими собственными…

Когда мы примчались к воротам, часы на башне костела начали отбивать десять раз — мы явились с точностью до секунды.

Пушкворец сладко посапывал во сне, а Лацо еще не спал.

— Боже мой, какой это был концерт! — воскликнул он, едва завидев нас. — Ну, я вам скажу, в будущем наш Гудечек станет достойным преемником Ойстраха и своими четырьмя струнами покорит мир.

— И наши пятьсот восемьдесят лошадиных сил тоже? — заносчиво спросил Венца, икая.

— Наши пятьсот восемьдесят лошадиных сил могут потребоваться, когда придется защищать наши завоевания, мировую культуру, в том числе и искусство Гудечека.