Дыхание Голгофы

- Как там в песне, - едва усмехнулась Фрося. – «А нам нужна одна победа…»

- «Одна на всех, мы за ценой не постоим», - вяло подхватил я. – И не постояли.

- Я думаю, наша кампания – великий пролог к будущей демократии в России, – заявила Ефросинья Карловна совершенно серьезно. – Мозги у нас азиатские.

…Анюта категорически никого не хотела видеть. Вместе с сердечными препаратами ей кололи и антидепрессанты. Галя жестко запретила мне появляться ей на глаза. Я – дополнительная нагрузка на психику.

- Это же элементарно, Гаврош,  ты – память. Она еще очень слаба. Пока терпит только маму. Сегодня смотрел ее психиатр. Если так будет продолжаться, переведем ее в психиатрию…

- Очень хорошо. К дуракам?! Чтоб у нее совсем крыша поехала, - психанул я.

- Ну, если в роду по прямой линии есть дураки, тогда может быть. Это классика жанра. Обычный психоз, осложненный памятью о прежних неудачных родах. Найдем отдельную палату. Хорошую сиделку. Но это я говорю на крайний случай, - уверенно сказала Галя. – Все будет хорошо.

- Два таких стресса! Первый - когда на даче бандиты напали и вот второй - мертвый ребенок, - встряхнул я головой.

- А как женщины под бомбежками в войну рожали? И близких теряли… Так что успокойся и думай о хорошем.

Она поцеловала меня в щеку и ушла.

Я попросил Ашота бросить меня на базу к Руслану, где теперь стоял мой «Жигуленок» и сел за руль. Мне было теперь совершенно наплевать на преследователей, благо таковых в зеркальце заднего вида я не обнаружил. Игры кончились. Публика ждала крови и она ее получила.

Я заехал в Свято-Троицкий храм и поставил к образам свечи за упокой и за здравие. Меньше всего мне сейчас хотелось встречаться с отцом Олесем – что я ему скажу в свое оправдание?.. Не уберег младенца. Нашу надежду, наше счастье…

Выходя из храма я обнаружил полное отсутствие нищих, а, кажется, они были, когда я заходил. У машины я взглянул на купола. Под синью небес и полуденным солнцем они сияли нарядно, но холодно. И я уловил  себя на том, что боль не притупилась, нет, она стала другой, с оттенком надежды.

Потом я заехал в общежитие, как мог ополоснулся едва теплой в душе водой и переоделся. Тут я вдруг уловил себя на мысли, что никуда не спешу. Я взглянул на массажный, накрытый покрывалом, стол, потом на фото Маришки с мячиком, а затем уж и на свадебный «портрет в интерьере». Но возникшей тоске не суждено было на этот раз дотянуться до сердца – затрещал телефон. А звонил отец.

- Что случилось, Гаврюша, сынок? По областному радио и телевидению прошла информация, что таких грязных выборов, как у вас в городе еще не было. И в какой-то связи, я краем уха уловил, упоминали и твое имя. Что случилось? Который день мы не можем до тебя дозвониться? А маме снятся очень плохие сны?!

- Успокойтесь, прошу вас. Все нормально. Не страшнее, чем в Афгане. Много шума из ничего. А в общаге я почти не бываю. Или у Анюты, или на новой квартире. А там нет телефона. Извините, родные мои, у меня такая запарка.

- Да мы всюду звонили, - перехватила трубку мама. – Что-то у вас там случилось. А Анечку такую плохую во сне видела. Будто волосы свои стригла. Как она там?

- Нормально, мам, – эти слова мне дались невероятным усилием. «Не сегодня, потом, когда-нибудь я скажу маме правду. Я еще сам не пришел в себя». – Не переживайте, еще раз говорю – страшнее Афгана ничего не будет. Ну, хворала малость Анюта, это да. А сейчас лучше. К весне, родители, мои дорогие, все болячки пройдут.

Кажется, я собрал всю свою волю в кулак для такого бодренького вранья. И заторопился распрощаться. «Господи, как я еще не сказал: «Вот родит», - с ужасом подумал я.

Только после разговора я накапал себе корвалола и сел на диван, обхватив голову. Это был первый случай, когда я не находил выхода из тупика и ловил себя на том, что при любом развитии событий мне ничего уже неинтересно. А что есть? Инерция обязательств…

Срочно созванная пресс-конференция в актовом зале городского Дома культуры собрала журналистов печатных и электронных СМИ города. Прибыли представители из областного комитета по печати и чиновники городской администрации. Впрочем, от любознательных и сочувствующих в зале стало тесно. С заявлением к собравшимся обратилась Ефросинья Карловна Файн. Надо сказать, что Фрося подготовилась к выступлению  с фактами и деталями. Все у нее было разложено по полочкам. Каждый конкретный случай она эмоционально обыгрывала и подкрепляла примерами. Она их ловко, как факир из рукава, доставала в нужный момент, так что ни у кого из собравшихся не возникло и доли сомнения в правде факта. Все – от угроз, до конкретных действий. Конечно, при подготовке она поведала залу о конкретном нападении бандитов на меня с предложением «в письменной форме обратиться в избирком о снятии нашего кандидата с выборов». Я не давал ей эту информацию. Такое решение принял Батищев. Ну, и как итог - трагическая драма в семье кандидата. Честное слово, я был против озвучивания этого факта. Но о нем говорил город. Наш народный штаб гудел от сочувствующих. Кто-то выкрикнул из зала «Под суд негодяев», но развития, а тем более, большой поддержки, реплика не возымела.

Мы – то есть я, Батищев, начальник штаба Антипов и Ефросинья Карловна устроились за столом президиума на сцене. На первом ряду сидела уважаемая мною бывший корреспондент «Вечерки» Ариадна Лисицына. Впрочем, на сей раз я не нашел на ее лице ни одного штришка, даже мелкой лакомки в мой адрес. Чопорно, холодно, неприступно.

А потом были вопросы. Разные: деловые, конструктивные, нервные, откровенно ядовитые и просто бестолковые. Фрося отстреливалась со знанием дела, мастерски. Кажется, она была готова к любой провокации. Руслан шепнул мне восторженно: «Редкая бестия». Но в целом, основная масса присутствующих явно сочувствовала нам.