Третья истина

«Ты поднимаешься, буквально, карабкаешься вверх по крутому Монмартрскому холму. Взгляд упирается в новые и новые ступени. Вдруг, на каком-то лестничном марше поднимаешь глаза – над тобой, как белый мираж, парит базилика Сакре-Кер…»

И еще, и еще: Лувр, Монпарнасс, импрессионисты, Пале Рояль, Пале Бурбон… По таким рассказам Саша тосковала сейчас почти физически.

Паровоз, как будто для того, чтобы подтвердить слова Кузьмина, неожиданно остановился, и прибежавший солдат объявил:

– Все, стали. Топливо – фьють. Деревья на дрова рубить будем. Начальник поезда просил мобилизовать.

Кузьмин потуже застегнул ремень. Из-за фанерной перегородки было видно, как из других отсеков посыпались люди, побежали к деревьям и кустарнику. Виконт поднялся тоже. Кузьмин замешкался:

– Удивлены, небось? Вот так сами себя и тянем. Обычная практика сейчас.

– Нет, не удивлен. Приятно будет размяться. Пошли.

– Павел Андреевич, а девочка ваша, осталась бы, в лесорубы ей как-то не с руки….

Виконт, не оборачиваясь, произнес:

– Собственно, высоких деревьев нет, безопасно. Останется или пойдет – какая разница?

– Я буду сучья ломать, собирать, а чем вообще мы будем рубить?– обида чудовищная, но не надо давать ей прорваться. Саша придала голосу максимум оптимизма.

– Заметили, Виталий Константинович этот легчайший переход, от ломки сучьев к «мы рубить»? А, в самом деле, чем?

– На такой случай у нас имеются топоры, не в первый раз, – объяснил Кузьмин.

Работа по заготовке дров оказалась делом не быстрым. Горстке людей нелегко было создать нужный запас. Но работать было совсем неплохо. Саша очень старалась, бегала, собирала то, что было под силу, относила по паре поленец к паровозу. Но больше всего ей хотелось смотреть, как работает Виконт. Он рубил дрова с таким удалым и веселым видом, точно это были молодецкие игрища, а не вынужденная заготовка топлива.

– Перекур! – прокричали из-за деревьев. – ЧУ! Слышите? Перекур, потом грузить будем.

– Чу! – крикнула в ответ Саша.– Слышим! А знаете,– обратилась она к стягивающимся на поляну людям, – надо, наверное кричать не «Чу», а «Эй» или «Э-ге-гей»… «Чу» – это сигнал-предупреждение, Это значит: «чужой», «берегись», – ведя эти умные разговоры, Саша посматривала в сторону Виконта, слышит ли?

– Что бы ни кричать, лишь бы понятно было, что зовут, – закуривая, проговорил один из пассажиров их военного поезда.

– Нет, не скажите! Слова надо употреблять правильно. А действительно, как это я раньше не догадалась? Чудной – так и произошло от «чу». Это вообще ТАК ИНТЕРЕСНО разговаривать о том, как произошли слова.

– По-моему, твоя догадка – стоящая, – ответил Кузьмин, – а я слышал, что есть целая наука, посвященная этому... происхождению слов.

– Этимология, – вставил Виконт, не присоединившийся к призыву «перекур»,– но насчет «Чу» не согласен. Почти наверняка опирается на славянский глагол «чуять».

– Ой, правда! Мы на Украине слышали такое сотню раз, да, Поль?

– Да.

Когда они уже направлялись к поезду, Виконт неожиданно в пространство произнес:

– Кстати, о происхождении слова « чужой», можно напомнить потом, довольно интересно.

– Вы и сами не забудете, я уверена, – светлый полушубок, меховая шапка, сапожки и Александра внутри всего этого просто запрыгали от надежды на лучшее будущее. – Идемте прямо сейчас в вагон, все равно все уже погрузили, вы чуть-чуть передохнете… сколько захотите, и сразу – рассказывать! Правда? Что откладывать? Отвлечемся, или какие-нибудь события произойдут…

Она тараторила до тех пор, пока не поняла, что уже пропустила первые слова, адресованные в то же пространство.

– ...от Петрограда есть озеро. Чудское озеро. Названо оно по имени народа, живущего на его берегах. «Чудь» – так русские называли финнов, карелов. Что в них чудного, напрашивается вопрос? Народ, как народ.

– Обычаи наверно какие-нибудь странные? ЧуднЫе?

– Перебивать меня не надо. Как раз слова « чудной», «чужой» происходят от названия « чудь», а не наоборот. Дело в том, что когда-то соседями славян были готы. «Тьюдд» – называли себя они сами. На их языке это обозначало просто «люди». Для славян это прозвучало как «чудь». Готы исчезли, со славянами стали граничить финны, на них и было обращено теперь это слово в значении «иноплеменники», «странные», «не такие как мы».

– Значит, если я скажу «чудак», это такое же как «француз» или « немец»?

– Довольно странное замечание. Хотя есть примеры, как названия национальностей переходят в нарицательные – варвары, варяги, басурмане, гунны, наконец. Но это либо искаженные названия, либо самих народов уже нет.

– Виконт! Поль! Вы сами догадались обо всем этом?

– Нет, конечно, читал.

Все-таки, не тот. Не смотрит на нее, когда говорит. Что она – Кузьмин или какой-нибудь Лешка? У Виконта есть такая манера – не глядеть на людей, которые не очень его занимают. Но на нее-то он смотрел всегда, когда рассказывал. И где это видано, чтобы она так волновалась, задавая вопрос, и потому несла всякие глупости? Саша отважилась на крайнюю меру: подошла к нему решительным шагом, зажмурилась и… опустила воротник бекеши. Потом запела что-то и независимо отошла. Виконт промолчал. Зайдя в вагон, Саша мимоходом глянула в оконное стекло. Ого! Она даже приостановилась, так вдруг самой понравилось: золотистый мех красиво контрастирует с темными волосами и белой кожей. Румянец такой яркий и глаза блестят почему-то… Как бы он к ней не относился, смотреть на все это, явно, будет не противно.

– Виконт, мне совсем не идет такая шапка, правда? Лучше было бы платочек или волосы косами… что ли, – она, чуть-чуть покачивала головой, разглядывая себя и поправляя кольца отросших за два месяца волос.

Виконт повернулся всем корпусом и усмехнулся:

– Кокетничаешь, Александр?– И ...в первый раз за все эти дни ни в его взгляде, ни в голосе не было холодного отчуждения.

– Нет, я серьезно,– взглянула на него Саша из-под ресниц, чувствуя, что голос у нее звенит от прилива радостной уверенности в себе и, стараясь не расплыться в улыбке. – Как-то не так… Вот если тут приподнять, сюда выпустить, а тут затянуть, может быть, и ничего… на первое время.

– Что ж, Александрин, у тебя получается. – Он непонятно улыбнулся.

…Медленно, очень медленно продвигались они на север, как будто вслед за отступающей зимой. Какой бы северянкой не величала себя Саша, она начинала сердиться: что это такое, март прошел, а тепла нет и нет. Единственное оправдание, что в этом году после 31 января «наступило» сразу 14 февраля. Так что, если судить по-старому, март едва-едва достиг середины.

На одном разъезде им чуть было не пришлось вступить в перестрелку. То ли местные жители ударились в бандитизм, то ли по несчастной случайности не разобрали, что за состав проходит мимо полустанка, только их внезапно обстреляли. По всему поезду скомандовали боевую готовность. Но, к счастью, окончилось миром. Они благополучно проскочили агрессивную станцию, не было за ними и погони. Кузьмин осведомился у дежурного, запросили ли по телеграфу полустанок, что там у них случилось? Оказалось, что был «маленький налет», с которым уже справились. Тогда Кузьмин обратился к Виконту, кропотливо чистящему свой маузер:

– Судя по вашей готовности, вы вовсе не так равнодушны к происходящим событиям, как пытаетесь показать.

– Я не равнодушен к происходящим событиям.

– Следовательно, как-то для себя определяете, на чьей вы стороне в этой борьбе?

– Я вообще не участвую в настоящее время ни в какой борьбе.

– И, тем не менее, при нападении хватаетесь за маузер.

– А из моих слов или действий следовало, что я исповедую непротивление?

– Трофимыч говорил, вы прекрасный стрелок. И фехтуете мастерски. Странно – такие полюса. Казалось бы, где художник, где – приверженец боевых искусств.

– Что тут странного? Общее есть. Первое, что требуется художнику – верные глаз и рука. Стрелку и фехтовальщику – то же самое.