Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

— Да, — вздохнул Макаев, понимая, что тут гость раздокажет ему. — Все это так. Оба мы правы, так что без предисловий, в сей же час… Что мы можем дать?

Сереброва удивляли, далее ошеломляли люди, которые легко и свободно могли распоряжаться стройматериалами, машинами: какая-то смелая широта и щедрость чувствовалась в них. Таким был кирпичный бог Краминов, таким оказался Макаев.

То ли он хотел показать свое всесилье, то ли действительно Серебров попал к нерастраченным кладам, но разговаривать с Макаевым было неправдоподобно легко. С уверенностью и спокойствием человека, который отлично знает, как можно и нужно решать щекотливые дела, Виктор Павлович произносил, улыбаясь:

— Эхо мы можем в порядке исключения. С арматурой трудно, но что с вами поделаешь?! Бюрократическая мудрость гласит: лучше не сделать, чем не записать. Но я записываю, чтобы сделать. А вы напишите «слезницу», чтобы у нас было основание дать вам побольше.

Макаев окончательно разоружал Сереброва, лишал его последней возможности держаться холодно и отчужденно. Теперь Серебров сам себе казался мелким пакостником. Как можно принуждать Надежду ходить на торопливые воровские свидания от такого мужа, человека с широкой натурой! Удерживало его от окончательного падения в своих глазах только упрямство.

Помня наказ Маркелова о закреплении шефских связей, сам чувствуя, что таких покладистых шефов надо любить и ценить, Серебров предложил Макаеву продолжить разговор где-нибудь в более уютном месте. Макаев задумался.

— Я бы не возражал, если это было не в Бугрянске, а, положим, в Москве или даже Костроме. Здесь же меня всякая собака знает. Кроме того, уже не тянет как-то. Не тот возраст. Не тот, — откидываясь в кресле, повторил Макаев. — Давай лучше ко мне домой. Надежда ведь рассвирепеет, когда узнает, что ты был, — теперь уже Макаев уверенно вставил это «ты» и метнул взгляд на Сереброва. Не было в глазах опасливой искорки, и уши не рдели, значит, спокоен, уверен в себе был Виктор Павлович, а «ты» должен расценить Серебров как его благосклонность. И Серебров понял, что Макаев облапошил его. Серебров остался ^ со своим вежливеньким и беспомощным «вы», а Макаев уже уверенно подшивал его на «ты». Вроде бы приближал к себе, а на самом деле создавал дистанцию.

«А бог с ним, если это ему нравится», — подумал с досадой Серебров.

Чего не хотел теперь он, так это оказаться у Макаева дома. Это бы означало, что он окончательно признал Макаева, и свидетельницей всего этого стала бы Надежда. Ему казалось, что произойдет непоправимое, потому что он рядом с этим уверенным, всесильным Макаевым падет в Надеждиных глазах, и тогда прощай все. Он цеплялся за последнюю возможность.

— Мы посидим в ресторане в отдельной кабинке, — предлагал Серебров, но Макаев не оставлял ему никакого выбора.

— Зачем? Поедем ко мне. Если я расскажу Надежде, а я от нее ничего не скрываю, если расскажу, что был с тобой в ресторане, она навеки проклянет меня.

Серебров сомневался, что Надежда будет из-за этого сердиться, она обрадуется, что Серебров не поехал к ним, избавил ее от щекотливого положения. Но раз Макаев сказал, что Надежда проклянет, считалось, что так оно и будет.

— Мне еще домой надо к старикам, — неуверенно проговорил Серебров.

— Ресторан не меньше времени съест, — резонно заметил Макаев.

С ним было трудно спорить. И полагалось закрепить договор. Хорошо, что успел он захватить в вокзальном ресторане коробку хороших конфет. Все-таки не с пустыми руками явится перед Надеждой. Но это утешало мало.

Виктор Павлович в модной дубленке, веселый и уверенный, покручивая на брелочке ключ от машины, вывел гостя из заводоуправления. Серебров чувствовал себя замухрышкой рядом с высоким, даже величественным Макаевым. Впору забежать вперед и, льстиво заглядывая благодетелю в глаза, хихикнуть. Будто связан по рукам и ногам.

«Волга» шла легко и ровно, Макаев спокойно и красиво вел машину. Серебров, пожалуй, так не умел: на сельских дорогах не раскатишься, там он все время суетливо крутит баранку, объезжая рытвины, а тут, наверное, можно ездить с автоматическим шофером.

Под успокаивающую музыку плыла машина, Серебров словно экскурсию совершал по Бугрянску. Ой-ей-ей, сколько тут наворочали многоэтажных домов на месте пустырей!

«А машина, наверное, уже не та, в которой возил Макаев на юг Надежду? — вдруг подумалось Сереброву. — Та была голубая, а эта черная». И Серебров стал смотреть, нет ли отпавшей черной краски, как будто теперь это имело значение, на какой машине завлек его зазнобу, а свою будущую жену, Макаев.

— Надежда гоняет, как лихач, — похвалился Макаев. — И что любопытно, ГАИ к ней милостивее, чем ко мне. Женские чары, они всесильны, смягчаются даже милицейские сердца. А вот нам приходится это уважение организовывать. Ко мне раза три придирался один молодец в белых обшлагах, вот-вот, думаю, сделает прокол. Пришлось попасть на «мальчишник», где гулял их гаишный полковник. Теперь тот молодец мне вежливо козыряет. Надо уметь организовать уважение.

Вот и «дворянское гнездо» с окнами-иллюминаторами на лестничных площадках.

— Ты знаешь, кого я веду? — с порога пропел Макаев, словно это сулило Надежде бог весть какую радость. Серебров был уверен, что Надежда испугается, сам он был готов провалиться сквозь землю. У Надежды и вправду в глазах остановилось недоумение.

— Гарик, как ты попал сюда? Вы вместе? — вырвалось у нее, и Сереброву показалось, что лицо у нее пошло пятнами.

Впрочем, наверное, все входило в колею: он на законных правах сыграет единственную приемлемую роль — друга детства, которому одинаково рады Надежда и ее муж. А как же быть с его любовью, с его терзаниями? Как же ему быть? Они, эти любовь и терзания, при такой расстановке отменялись.

Серебров, чувствуя, что выглядит глупо, объяснил с виной в голосе:

— Я подшефный, Наденька. Вот в железных руках Виктора Павловича, — и протянул спасительную коробку конфет и воспользовался сомнительным остроумием Маркелова, сказав, что на выпуске этой продукции специализировался их колхоз.

Надежда с недоумением взглянула на него: может, и вправду решила, что колхозы теперь могут производить шоколадные конфеты.

— А я думала, что ты опять уехал в сауну, — протянула она, обращаясь к Макаеву.

— Нет, сауна по пятницам, — проговорил Макаев, надевая домашние туфли. Он снял пиджак, распустил галстук, включил магнитофон и открыл зеркальный бар, заманчиво пестрящий винными этикетками.

Видимо, «музицированный» бар был еще одним тщеславием Макаева. Он с удовольствием оглядывал это винное изобилие, а не будь Сереброва, наверное, погладил бы рукой. Ему доставляло удовольствие, что гость удивлен таким мощным полыханием золотистых пробок. Красиво, черт возьми, жили эти Макаевы. Серебров и тут им уступал.

Пока Надежда, излишне суетясь, хлопала дверцей холодильника, бегала на кухню, они слушали музыку, пили коньяк из массивного хрусталя. Серебров встречал всполошенный, недоуменный взгляд Надежды и пожимал плечами, пытаясь хотя бы так объяснить, отчего он тут: «Ни при чем я, вот так получилось». А ведь столько обличительных злых слов произнес он против Макаева.

С удовольствием, уверенный, что это вызовет изумление, Макаев ставил для дегустации бутылки, приносил из спальни какие-то статуэтки, кинжалы, бумажник с голыми красотками, которые при повороте начинали целомудренно прикрывать наготу.

— Это из Алжира, — говорил Макаев, показывая деревянную маску идола, — это тролли, я их купил в Дании.

Серебров изображал удивление, хотя не раз видел здесь и этих троллей, и деревянные рожи. Но все равно в окружении этих редкостей он почувствовал себя наивным провинциалом, который глупо торчит в своей деревенской глуши, а красивая, энергичная жизнь проходит мимо него. Потом, когда милая, недоступная, прелестная Надежда, с величественно посаженной головой, стройная, холеная, жемчужина макаевской квартиры, села за стол, они стали со своим Виктором Павловичем вспоминать о том, с кем из влиятельных бугрянских людей знакомы: с председателем горсовета Виктор Павлович потеет по пятницам в сауне, с полковником из ГАИ играет в преферанс, а Надежда отдыхала вместе с женой первого секретаря обкома партии Клестова, и тот запросто называл ее Надюшей.