Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

У деревянного здания конторы дядя Митя сделал картинный разворот, но перестарался и вывалил Макаевых в снег. Они, очумелые, раскатились по сугробу. Маркелов, загребая увечной ногой, заспешил к ним, готовый извиняться и на чем свет стоит разносить дядю Митю за такую оплошность. Дядя Митя, потеряв осанистость, суетился, приговаривая: «Вот оказья, вот оказья!»

— Ну, Леонтьич, не ожидал я от тебя, — загремел Маркелов, помогая гостям выбраться из сумета.

Надежда, барахтаясь в тулупе, визжала и заливалась смехом.

— Да вы что, все так здорово, просто сказка! — кричала она Маркелову и, подскочив, уже без тулупа, в своем ловком кожушке, чмокнула дядю Митю в бороду. — Не старик — чудо!

Макаева, видать, падение слегка обескуражило: на виду у всех, но и он, тряся заснеженными полами, тулупа, как крыльями летучая мышь, смеялся, хвалил:

— Отлично, отлично, товарищи!

Экскурсию по колхозу Григорий Федорович решил начать со своего кабинета. Снеговое доброе утро било через окна на солнечные полы. Расторопный Капитон поставил на стол все, что полагалось: весело поблескивали бутылки шампанского, неброско, но солидно соседствовал с ними коньяк, в вазах — яблоки и даже мандарины. Знайте наших, мы тоже тут не лыком шиты.

Все это Маркелов сделал для форса, но, упаси бог, чтобы какое-нибудь бахвальство проскользнуло в его словах, он привычно прибеднялся, прося гостей к столу:

— Давайте, чем бог послал. Коньяк мы из овса гоним, а мандарины у нас растут прямо на елках. Вот Капитон сходил да нарвал.

И в Надеждином лице, и в лице Макаева можно было уловить уважительное удивление: вот так деревня!

— Прежде всего с дорожки полагается, — напомнил Григорий Федорович, освобождая горлышко бутылки с шампанским от проволочного намордничка. — А потом, в зависимости от вашего желания, то ли проедем прямо в «райский уголок», то ли посмотрим усадьбу, фермы. Можно на лошадках, а можно и в машине.

Гости, бывая на фермах, хвалили Маркелова за то, что и постройки капитальны, и коровы черно-пестрой породы упитанны. Растроганный Григорий Федорович вздыхал:

— Посмотрели бы вы, что здесь было тринадцать лет назад. В скотных дворах крыши соломенные, коровы упирались рогами в стропила. А теперь каменные хоромы для них, полная механизация.

— За дальнейший подъем сельского хозяйства, — находчиво сказал Макаев, любуясь искрящимся шампанским. — Арматура вам будет, стройте. Пасынки можете получить хоть завтра. Я об этом позаботился.

— Вот это шефство! — звякнув фужером, откликнулся Григорий Федорович. — Не знаю, как вас благодарить.

Довольные, благостные, вышли они из конторы, чтобы прокатиться по Ложкарям. В санях ехать Макаев больше не хотел, и Григорий Федорович отослал дядю Митю в «райский уголок». «Газик» мчался по Ложкарям. Григорий Федорович решил показать панораму поселка. Размягченный тостами, удивлением гостей тому, как много всего содеяно, пустился он рассказывать, какая маленькая захудалая деревенька была тут в начале его председательства, а теперь вот поселок в несколько улиц с каменной столовой и школой, детским садом, медпунктом. С горы в этот яркий день из заиндевелого облака сосновых крон живописно выглядывали крыши.

Макаев с явным перехлестом, но весело проговорил, что вот теперь он в настоящем увидел деревню будущего, и это Маркелова тронуло, его охватил приступ благодарного красноречия.

— Сам первый секретарь обкома партии Кирилл Евсеевич Клестов был, так похвалил: ты, говорит, всех опередил с застройкой, — с гордостью вырвалось у Маркелова. Он любил вспоминать, что его колхоз понравился первому секретарю Бугрянского обкома партии Клестову.

— Да, Кирилл Евсеич знает толк, — тоном голоса туманно намекая на то, что он чуть ли не коротко знаком с Клестовым, проговорил Макаев.

Потом Григорий Федорович перешел к разговору на свою любимую тему о том, что все он сооружает без кредитов, на свои колхозные средства.

— Ого, — одобрительно откликнулся Макаев, слыша суммы, употребленные на строительство.

Григорий Федорович, конечно, проявлял небольшую забывчивость. Было дело, он и лесом торговал с помощью Минея Козырева, и менял кругляк на украинскую пшеницу: надо было жить, но все это уже быльем поросло. Теперь Огородов его без кредитов не оставляет, но колхоз не в пример иным без больших ссуд укрепил экономику, и это Маркелову льстило.

Надежда была рада, что ей не надо вникать в мужские разговоры. Лучше просто любоваться небом и снегом. Щурясь от солнца, она повторяла: чудесно, Гарик!

После поездки по поселку, грохоча ступенями, опять поднялись в контору. Надежде и Макаеву все понравилось тут: и пихтовые, пахнущие смолой веники, которые подал им Серебров обметать обувь, и прокаленные морозом бревенчатые стены холодных сеней.

— Гудит дерево-то, — ударяя кулаком о бревно, радовался Макаев. — Все-таки лучше дерева ничего нет, — и, обнимая Григория Федоровича, вдруг разоткровенничался: — В общем-то, я помимо всего прочего приехал узнать… По-моему, это не составит вам труда. В общем, мне надо где-то раздобыть сруб для дачи. Есть уютное местечко на берегу Падуницы и… Да я и план взял, — и Макаев, зайдя в кабинет, достал ватман с открытку величиной, на котором был профессионально выполнен чертеж. Серебров заглянул через плечо Макаева в бумагу и кашлянул: силен мужик! Речь шла не о банном срубе, а о пятистенке с мезонином, резными антресолями, банькой и гаражиком. Ну и голова!

— Домик можно, — неосторожно проговорил Маркелов. — В старой деревне есть, — но, взглянув в ватман, посерьезнел, однако на попятную не пошел: — Найдем!

Встретив взгляд Макаева, Серебров заметил увертливую искру. Видно, все-таки смущала Макаева эта просьба, очень уж роскошным был домик на чертеже.

— Я думаю, мы будем помогать друг другу, — кашлянув, напомнил Виктор Павлович.

Надежда, как только муж вытащил чертежик, заерзала на стуле.

— Ты опять за свое, Макаев? Когда это кончится! Не надо тебе никакого дома… — раздраженно сказала она.

— Как не надо? Деревянный дом. Знаешь, как приятно отдохнуть, опроститься, босиком по теплым половицам походить? — умиленно проговорил Макаев. — Ты, Наденька, тут ничего не смыслишь. Идите, погуляйте с Гарольдом Станиславовичем, а мы потолкуем. Гарольд Станиславович, видно, тоже замешен на святой воде, так что погуляйте.

Их выгоняли.

— Пойдем, — решительно сказала Надежда Сереброву, и они спустились вниз. Мороз ослабел, от половиц на крыльце шел пар. Капель бойко клевала наст, но Надежду теперь не умиляла эта благодать. — Что за привычка у человека, — с прежней досадой проговорила она. — Не успеет приехать, уже начинает клянчить. То ему какой-то особый гараж надо, то сверхъестественный замок к гаражу, то шубу, как у Стерлегова, то шапку, то ковер, а теперь вот дом.

Они стояли на слепящем солнце, и Надежда, — расстроенная, обиженная, продолжала корить своего Макаева.

— Ты знаешь, Гарик, — поправляя шарф на шее у него, проговорила она, — не смейся, но я перестала понимать его. Вроде жил в нужде. Понятно, надо иметь все необходимое. А он хапает, будто два века собрался жить. Зачем? И разговоры только об этом. Не о книгах, не о жизни, не о работе. И друзей он подбирает, как колоду карт, кто покозырнее. А задержался в простых да невлиятельных, из колоды долой. Противно мне.

Серебров слушал и не мог понять, что случилось с Надеждой. Он помнил, как она рьяно защищала Виктора Павловича, а теперь сама ругает без сожаления.

— Да нет, наверное, ты зря так? — проговорил, щурясь, Серебров.

— Ты не знаешь, а мне надоело его торгашество. Ты — мне, я — тебе. Выпьют после сауны, размягчатся, снимут пиджаки: «Я могу тебе отпустить по высокому классу, есть вещь», а другой: «Я могу организовать шапочки — закачаешься!» Пусто, ты понимаешь, пусто как-то бывает на душе.

Сереброва озадачил этот неожиданный шквал каких-то глубинных, болящих слов. Неужели она давно думает так о Макаеве?

— Наденька, ты ли это? — спросил он, заглядывая ей в глаза.