Чащоба

Annotation

Основные события в романе Эмэ Бээкман «Чащоба» разворачиваются в наши дни. Воспоминания главного героя книги — архитектора Лео, его встречи с друзьями детства возвращают читателя к годам войны и к сложным взаимоотношениям послевоенных лет, в период классовой борьбы в эстонской деревне.

Основное внимание автор уделяет этическим проблемам. Вся жизнь главного героя предопределяется чувством вины из-за совершенного в прошлом преступления.

Эмэ Бээкман

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

notes

1

2

Эмэ Бээкман

Чащоба

1

По лестнице гурьбой скатывалась шумная ватага. Разом все равно бы не уместились в лифте — кому охота оставаться? Возвышенные мгновения действуют подобно вибрации, уплотняя в единую массу разрозненных людей: все в едином порыве провожали хорошего коллегу до машины. Встречные останавливались и прижимались к стене. Уступив дорогу, они с добродушной улыбкой смотрели вслед оживленной компании. И остальные работники проектного института знали, что сегодня провожают на пенсию не кого-нибудь, а старого галломана. Сопровождавшие несли подарки: корзины цветов, букеты роз и гвоздик и еще желтую дыню, ее, несмотря на уговоры новоиспеченного пенсионера, не разрезали на скромном застолье, устроенном прямо в служебном помещении. Главное сокровище — шкатулка из отборной дубовой клепки, в которой лежало довольно солидное собрание пластинок с записями французской музыки, — подскакивало в такт шагам на плече у какого-то мужчины. Подарок привел старого галломана в умиление. В самом деле, на такое царское внимание он не смел и надеяться. В летнее время — цветы? Ни беспокойства, ни забот, в любом киоске завернут приглянувшийся тебе чудесный букет; зато пластинки были добыты коллегами считай что из-под земли, поштучно и с трудом. Никто в отделе не считал за обузу эту дополнительную нагрузку: кто в течение последнего года оказывался в дальней или ближней командировке, тот не забывал ознакомиться с выбором пластинок на месте. И Лео при последней поездке в Москву кое на что набрел.

Лео вертел на пальце ключи от машины и тоже озорно поскакивал по ступенькам, хотя и не подбодрялся шампанским. Ты довезешь его до порога и поможешь отнести подарки — так распорядились коллеги. Напрасная трата слов, все и так само собой разумеется: в последние годы Лео обычно оказывался тем, кто возил, привозил, отвозил, — частенько требовалась срочная помощь, и он никого не посылал к черту. Он был не единственным в отделе, кто ездил на работу на машине, но выделялся среди других своей мобильностью. У него не было привычки рассуждать о целесообразности предстоящей поездки, никогда не выражал он на лице недовольства, если его отвлекали от рабочего стола. Лео нравилось быть дружелюбным, быстрым и хватким. При таком поведении ни у кого не возникает вопроса: а сколько же, собственно, этому шалопаю лет?

Когда старый галломан в разгаре торжества вытащил из недр корзины для бумаг, из-под мусора пузатую, с золотистой наклейкой бутылку коньяка — что по сравнению с этим шелковые платки и кролики, которых фокусники извлекают из черных ящиков, — то и Лео захотелось пропустить рюмочку. Но он тут же подавил это желание. Небольшой отказ можно было принять за долговую расписку, на право позднейшего наслаждения. Всегда хорошо, когда имеешь основания ожидать чего-то приятного. Обуздание себя являлось, возможно, большей свободой, чем что-то другое. Лео был не из тех, кто вдруг, ни с того ни с сего, под благовидным предлогом то ли ветреной, то ли дождливой погоды, исчезал на полчаса из учреждения, чтобы, переметнувшись на зеленый свет через улицу, ввалиться без оглядки в бар, протягивая руку известно за чем. За минутное удовольствие обычно больно расплачивались: вечером приходилось оставлять карету на стоянке и ехать в переполненном автобусе, в то время как у самого кошки скребли на сердце — вдруг моя машина приглянется какому-нибудь автоугонщику?

Наконец пошли поцелуи. Машину Лео завалили подарками, старому галломану пришлось устраиваться среди корзин с цветами. В свое время, до войны, в почете были спортивные машины, в их задней части откидывался люк над дополнительным сиденьем — тещиным ящиком. Сейчас бы он сгодился. Как бы это было здорово: теща с румянцем во всю щеку восседает сзади, разукрашенная искусственными цветами шляпа надвинута на лоб, на коленях у нее базарная корзина, и ветер гудит в ушах, и вызывающе, будто взмывает в небо самолет, ревет мотор спортивной машины.

Лео дал возможность всем излить свои эмоции, сам же забрался в машину, потеснил цветы, пристегнул ремнем безопасности положенную на переднее сиденье шкатулку с пластинками — никогда не знаешь, когда кому заблагорассудится вдруг вынырнуть у тебя перед носом и преградить дорогу, — тогда спасет лишь резкое торможение. Веселая компания на предосторожность Лео отреагировала взрывом смеха.

Кто-то за спиной Лео пробормотал:

— Теперь наш пенсионер начнет у себя дома строить макет воздушного замка.

— Все лучше, чем вычерчивать свинушник, — прошептали в ответ.

На мгновение Лео охватила досада, она совпала с появлением знойного облачка удушливого газа, которым пахнул ему в лицо взявший с места автобус. Лео показалось, что к бровям и ресницам прилепились мельчайшие невесомые комочки сажи и их никак нельзя было стряхнуть.

Он усмирял свои чувства, разум призвал его к порядку: в этих случайных фразах не было злобы. В любой компании время от времени вновь и вновь намекали на извечный и грустный факт о том, что почти каждый лелеет свой тугой воздушный шар мечтаний, который с годами, к сожалению, оказывается обмякшим. И вини кого хочешь. То ли шип времени проткнул тонкую оболочку, то ли собственная беспомощность была виной тому, что искрящийся простор мечтаний обратился в горстку мусора. Легко ли смириться? Это достойно проклятья: бессмысленная сутолока, парализующие клетки мозга мириады пустых слов, обыденная, лишенная творческого начала, работа. В результате всего этого свежая мысль устает и глохнет — человека приходится отсылать на пенсию, что означает — в безвестность.

Старого галломана без конца чмокали: видимо, они все же крепко поднабрались, настолько доставало им бьющей через край сердечности. Все заверяли: мы не забудем и ты не забывай, заходи навещать, мы придем к тебе (никто не отважился назвать точную дату), послушаем вместе хорошую музыку; может, и дома у тебя найдется какая-нибудь корзина для бумаг, откуда удастся выколдовать…

Лео стало немного не по себе. Они перебарщивают. Ишь, развезли. Кубок переживаний у старого галломана на сегодня переполнен, рука его дрожит, того и гляди прольет нектар, и не будет уже тех милых слов, в которых потом можно было бы рыться. Хуже того, будучи прямодушным человеком, он уже сегодня приготовит украшенную звездочками бутылку и, к величайшему изумлению жены, спрячет ее в корзину для бумаг.

Лео хотел пощадить коллегу, рассусоливание пора было кончать… Он протиснулся в круг хохотавших людей, постучал ногтем указательного пальца по стеклу своих часов. Увы, намек не был уловлен, все подумали, что Лео в свою очередь собирается их потешить. В гнетущие дни конца квартала, когда сроки сдачи проектов нарастали с чудовищной скоростью, пулей выскакивали из-за горизонта, начальник имел обыкновение проходить с многозначительной медлительностью по всему отделу и, как бы в рассеянности, постукивать указательным пальцем по стеклу часов. Гомон стихал, случайные фразы, которыми люди перебрасывались, внезапно обрывались, все звуки вдруг вытравлялись, сотрудники словно бы оказывались под звуконепроницаемым куполом, где с жуткой и подавляющей громкостью звучал один-единственный звук — жесткий, искусственный стук сердца. Многие признавались, что в те мгновения у них сводило внутренности, уж лучше бы начальник бурчал или же прибегал к высокопарным фразам, стремясь вдохновить подчиненных на трудовые подвиги, все было бы терпимей, чем столь безжалостным образом напоминать о течении времени.