Чащоба

Лео не хотелось оглядываться назад, и все равно у него было достаточное представление о своем бремени, которое сознание старательно укрывало выгоревшим и латаным брезентом. Порой, шагая по улице, Лео думал, что все люди видят этот бугристый серый ворох, который был приторочен размочаленным канатом к торопкому и самоуверенному виду мужчине. С годами Лео все чаще пытался внушить себе, что в какой-то момент он с печальной улыбкой сможет освободиться от своего груза, ибо то, что хранилось у него за душой, все меньше подходило сегодняшнему дню. Ведь сам он стал другим, и что когда-то имело место, того, считай, все равно что и не было.

К сожалению, у размочаленной веревки оказался поразительный запас прочности.

Иногда Лео подмывало выкрикнуть: наконец-то я все же хочу жить ради сегодняшнего дня, ради будущего. Если бы это слышал какой-нибудь самоуверенный молокосос, он бы бесцеремонно поглядел на Лео и с издевкой спросил: ради будущего? Это в вашем-то возрасте? Тот, кому море по колено, а жизненный опыт умещается в лежащем в кармане носовом платке, непременно будет кругом прав. Горизонт у желторотого не поднимается выше подола девчонки, от него не следует и ожидать, чтобы поле воображения было густо заселено.

Как раз в последние годы Лео, вопреки всему, начал верить, что достиг какого-то давно желанного равновесия и что в этом чертовски неустойчивом мире нет большей ценности, которую можно было поставить рядом с устоявшимся самосознанием. Нестерпимо долго давление всевозможных обстоятельств угнетало Лео, нынешняя атмосфера вселяла надежду, что на былых перекосах можно поставить крест. Все сущее следует принимать как само собой разумеющееся, — лучшего вывода Лео сделать не смог.

Он вошел в переднюю, швырнул портфель к стенке и громко провозгласил:

— Нелла, иди взгляни на свободного и радостного человека!

Лео открыл дверцу стенного шкафа, нашел для пиджака вешалку и понял, что его хорошего расположения духа Нелла не воспринимает.

По другую сторону дверцы шкафа послышался приглушенный вздох:

— Утром тебя и след простынет.

Лео удивился, что ему никогда не приходило в голову сравнить Неллу с хмелем. Жена распространяла ароматные, притягивающие к ней флюиды, которые действовали освежающе, вместе с тем она умела огорчать его существование.

— Ты избавишься от обязанностей и домашних забот, — примирительно сказал Лео.

Нелла что-то буркнула.

— Я знаю, ты считаешь меня рутинным человеком, который не способен придумать чего-нибудь захватывающего, каждое лето все тот же Вильмут.

— Да, — Нелла приняла отчужденный вид. — Не надо торговаться, я не в состоянии оценить его общество.

— Ты и не сможешь этого сделать, твой отпуск начинается лишь через две недели.

— Я знаю, что ты не хочешь поехать вдвоем куда-нибудь подальше.

— А мне и поблизости хорошо.

— Просто в голове не умещается: ты и Вильмут — да что у вас общего?

— В его компании мозги отдыхают.

— Я обременяю тебя своим интеллектом? — Нелла звонко рассмеялась. — Может, попытаться стать кудахтающей квочкой?

— Не стоит насиловать свою природу. В жизни и без того хватает фальшивого и условного.

— А в обществе Вильмута ты себя чувствуешь естественно? — Нелла не впервые удивилась этому.

— У тебя железная логика, ты постоянно ставишь меня в тупик, — парировал Лео. Он знал, что Нелле нравится пусть даже не непосредственное признание ее интеллектуальных способностей.

— Ты всегда избегал духовной общности, — грустно отметила Нелла.

— Мы уже столько с тобой прожили, и я все еще тебе чужой?

Лео и сам не знал, то ли он действительно поражен, то ли притворяется.

— Твое самообладание иной раз приводит меня в ярость! — выпалила Нелла. — Я с нетерпением жду, когда ты будешь по-настоящему потрясен и у тебя не хватит сил заслониться маской.

— Не желай мне плохого, — с тревогой произнес Лео.

Он сразу же ощутил, что разговор их далек от обычной перепалки, и ему стало не по себе. Тем более что упреки Неллы выматывали его душу. На мгновение он представил себе сухопарую жену галломона, которая с едва различимым шорохом передвигалась в закоулках полутемного помещения. Лео охватило отвращение к своей современной квартире с ее рациональной планировкой. Даже проблемы на всех девяти этажах, наверное, одинаковы. Во время отпуска надо будет отправиться куда-нибудь подальше!

— Попробуй оценить то, что есть, — почти умоляюще произнес Лео. — Самообладание требует напряжения, я держал себя в руках и никогда не беспокоил тебя. Неужели тебе больше нравилось бы, если бы я охал, брюзжал и плакался, изливал бы на тебя свои горести! Вообще-то мы могли бы дискуссию здесь, в передней, закончить и продолжить ее на кухне. Я ужасно голоден.

— Да, — насмешливо произнесла Нелла, — я подам тебе сейчас к супу газеты.

Лео вымыл в ванной руки, посмотрел на себя в зеркало, выглядел он усталым. Однако надеяться — звучало модно, и Лео тоже надеялся, что отпускные дни снимут серый налет с лица, изношенная прошлогодняя оболочка сменится новой.

Целый долгий год он вынужден был терпеть душные помещения — на работе и дома, носить опрятную, сотканную из синтетических волокон одежду и страдать от ее неудобства. Повсюду в городе, будь то в помещении или на улицах с их загрязненным воздухом, он просто ощущал избыток положительных ионов, угнетавших человеческий организм. На выматывающих собраниях, в повседневной горячке на работе, в клокочущем котле уличных заторов все труднее становилось верить в себя как в устойчивую личность, которая умеет наслаждаться буднями и с надеждой смотрит в будущее. Он с ужасом заметил, что даже стойкая и славная Нелла подчас вызывала в нем отвращение, как вызывала иногда чувство уныния и его прилежная дочь, которая, наверное, и в пионерском лагере следует сейчас преподанным матерью урокам и делает все точно так, как положено.

Он как будто желал, чтобы спокойное течение семейной жизни сменилось мутными водоворотами. Только что он увещевал Неллу ценить устоявшиеся ценности. А что же он сам?

Усталый человек беззащитен, и чувство дискомфорта с легкостью запускает когти в его мозг.

После ужина Лео закурил сигарету и попытался развеять Неллу беглым пересказом проводов галломана на пенсию. Сказал, что подвез старого коллегу вместе с его подарками домой. Но ни словом не обмолвился о белой двери и таинственном пространстве за ней.

Нелла безразлично кивала, видимо, пребывала во власти своих переживаний. Она тоже устала от положительных ионов и рутины.

— И что же этот бедняга будет теперь с собой делать? — с некоторым сочувствием спросила Нелла.

Лео задел подтекст ее вопроса: и у него оставалось не так уже много времени до сверкающих вершин пенсионного возраста — какое будущее он готовит себе?

— Я думаю, он найдет себе применение, — сухо откликнулся Лео.

Нелла убирала в шкаф посуду и громыхала больше обычного.

Воздух был наэлектризован.

Сейчас они отправятся в свою устланную синтетическим ковром гостиную, включат телевизор или радио, и незаземленное электричество примется с тихим треском и шипением кружить по плинтусу, словно заточая их в замкнутое пространство, делая обоих расслабленными, безынициативными, и они довольно безрадостно проведут вечерние часы в мягких креслах. Станут перебирать скопившиеся за день мелкие обиды, вспомнят про доставшиеся на их долю уколы и не найдут ни одного приятного переживания, которое бы разметало этот будничный сор.

Скорее бы уж утро!

— Сегодня я с сожалением подумал о нашей старой квартире.

— Да? — оживилась Нелла.

— Там мы жили, тут мы функционируем.

— Там, в той дыре? — вызывающе засмеялась Нелла.

— Конечно, дом бы мог быть постарше и в лучшем стиле.

— А не купить ли нам деревенскую развалюху и не зажить ли вновь полнокровной жизнью среди крыс и короедов? — насмешливо произнесла Нелла.

Лео хмыкнул.

— Я горожанка, и мне нравится функционировать.