Наследники

— Скажи мне в конце концов, ты-то сам запутан в этом деле или нет?

— Виктор Иванович, как на духу говорю — не виноват. Но ведь запутать могут, обязательно могут. Наше дело такое. Без вины виноватым будешь. Потому и пришел к вам.

Крутилин пристально посмотрел на Казакова.

— А как Данилин? Он в курсе? Не очень-то я уверен, что Быстров со всех ног бросится выполнять мою просьбу.

Казаков вздохнул.

— С Данилиным я уже говорил. Обещает, что невинных людей в обиду не даст. Но понимаешь, Виктор Иванович, ОБХСС хозяйственников-то не очень слушает. А вот партком. Или еще выше…

— Ну ладно, черт с тобой, пойдем на поклон к Быстрову, хотя для меня это хуже касторки, — с плохо скрываемой злостью сказал Крутилин. — Но учти, когда вся эта заваруха пройдет, рассчитаюсь я с тобой, ох рассчитаюсь!

— Поставим тогда крест на всех долгах, и все, — многозначительно проговорил Казаков. Крутилин понял его намек, хотел ответить резкостью, но, поразмыслив, решил смолчать.

Уходя, Казаков, напомнил:

— И министра, министра, Виктор Иванович, не забудьте. Чтобы сверху звонок был. Тогда уж наверняка все затихнет.

Крутилина взорвало.

— Ты думаешь, что министр-то у меня друг-приятель? Не так это просто. Что я ему скажу? Проворовались, мол, там, на «Химстрое», спасите. Так, что ли?

— Ну, как сказать, вы сами сообразите. Голова-то у вас не моей чета. Я ведь не только о себе пекусь, Виктор Иванович. Не хочу, чтобы из-за меня другие пострадали. — Сказано это было столь многозначительно, что Крутилин не мог не понять скрытого смысла этих слов. Ему вдруг захотелось сейчас же вытолкать взашей этого прилипчивого, скользкого Казакова.

Уходя, Петр Сергеевич долго жал потными руками руку Крутилина.

Виктор остался один с тяжелыми, гнетущими мыслями. Представил себе главк, переполох из-за этой истории, обсуждения, пересуды на каждом углу. Как с гневом, презрением отвернутся сослуживцы, а начальник главка с холодным удивлением объявит ему приказ министра. Воображение рисовало эти картины и сцены настолько явственно, что Крутилин задыхался от отчаяния и в тысячный раз клял себя за то, что влип в эту сомнительную историю. Теперь, кажется, действительно выход один — сделать все, чтобы она не разрасталась, как снежный ком. Пожалуй, Казаков прав, надо встретиться с Быстровым. Ехать к нему на стройку или домой? Как еще встретит? Прошлое может не вспомнить, а заседание коллегии, конечно, не забыл. И дернул же меня черт раскрутить эту идиотскую историю с Лебяжьим! Ну, размахнулись они тогда с поселком, малость подсекли промышленные объекты, но иного выхода у них не было: люди замерзали в палатках.

Крутилин, вспомнив заседание коллегии, покраснел от досады. После знаменитого заседания парткома «Химстроя» по быту руководство строительства решило бросить на поселок все необходимое с тем, чтобы закончить его до холодов. Пришлось снять с участков немало транспорта, материалов, людей. Руководители стройки шли на это скрепя сердце, зная — производственная программа сорвется. И как нарочно, именно в это время коллегия министерства решила заслушать отчет «Химстроя» о ходе работ по пусковым объектам. Получив справку бригады, проверявшей стройку к коллегии, Виктор Иванович возликовал. Он слышал, как партком стройки раскрутил это дело. Быстров поставил вопрос, как говорится, «на попа». Или поселок к сроку, или руководители строительства понесут партийную ответственность.

Во время коллегии Крутилин задал Данилину, казалось бы, простой, обыденный вопрос:

— Почему все же была сорвана программа квартала?

— Я же объяснял, — не поняв подтекста, просто ответил Данилин. — Не хватало леса, цемента, людей.

— Да, но почему не хватало? Не потому ли, что все бросили на Лебяжье?

— Было и такое, — нехотя согласился Данилин.

— Понимаете, Николай Евгеньевич, — обратился Крутилин к министру, — партком строительства им предъявил ультиматум: или поселок к сроку, или на ковер. К партийной ответственности. Ну и вся недолга. Все силы были брошены на Лебяжье, а объекты пусть ждут. В этом и кроется причина прорыва на «Химстрое».

Быстрову-то коллегия сделать, конечно, ничего не могла, а Данилин выговор схлопотал.

Уходя с коллегии, Быстров остановил Крутилина в приемной, устало, беззлобно сказал:

— Рад, что укусить удалось?

— Обижаешься на критику?

— Какая же это критика? Тебе, как заместителю начальника главка, должно быть небезразлично, в каких условиях живут люди на «Химстрое».

— Конечно, конечно. Но вы тоже хороши — сорвать программу квартала. Ни в какие ворота не лезет.

Вспомнив этот эпизод, Крутилин, морщась, будто от зубной боли, проворчал про себя: «Вот дурак! Зачем к ним прицепился? Ведь после того обеда на квартире отношения с Алексеем вроде потеплели. Припомнит он мне эту коллегию, обязательно припомнит. А долгов перед ним у меня и без того немало. Да, пожалуй, не будет помогать, а даже обрадуется, если я как следует споткнусь». Однако после долгих размышлений он отказался от этой мысли: «Быстров все-таки не такой, чтобы на чужих костях плясать. Натура не такая…»

Виктор так перенервничал, что к вечеру у него поднялось давление. Пришлось лечь в постель. Он решил упросить Быстрова приехать и стал ловить его по телефону.

Встретил он Алексея обрадованно, шумно. Швырнул газеты со стула, подвинул его к кровати.

— Спасибо, что приехал. Спасибо. Ты уж извини, бывают, понимаешь, такие ситуации. Лена, Лена! — крикнул он жене. — Сообрази нам что-нибудь. Может, опрокинем по маленькой, а? Нервы совсем сдают. Да и встречаемся ведь не часто.

— Нет, нет, спасибо. Ты рассказывай, что случилось.

— Неприятности у меня, старик. Серьезные неприятности.

Крутилин стал подробно говорить о встрече с Казаковым, о событиях, готовых разразиться. Быстров слушал терпеливо, не перебивая. Многое из рассказанного ему было известно, но истории с бумагой главка Алексей не знал. Не знал и о последней беседе Березина с Казаковым.

Быстров, слушая Крутилина, думал о том, насколько увяз в этой трясине Виктор. Лихорадочный блеск глаз, нервозный, бессвязный разговор, суетливо перебирающие кромку одеяла руки — все говорило о том, что Крутилин боится, смертельно боится. Несмотря на все, что было между ними в прошлом, Быстров почувствовал к Виктору минутную жалость. Но сразу же поднялся гнев, досада на него. Опять остается верен себе, не ищет прямых, открытых путей, чтобы разрубить узел, а все мудрит, крутит. И боится он прежде всего за свой чин, за должность… Поэтому и повторяет чуть не через каждую фразу: «Понимаешь, Алексей, если развернут это дело, не сносить мне головы, снимут, не удержусь…»

— Так как, Алеша, поможешь? — в который раз спросил Крутилин. Виновато, криво усмехнулся. — Хоть мы и сшибались порой лбами, но настоящие товарищи зла не помнят.

— Зачем ты дал Казакову это письмо? — спросил Быстров сухо.

Крутилин стал объяснять:

— Ну пристал человек — выручи да выручи. Дело-то не ахти какое, обычное. Такие операции мы действительно разрешаем. Я же не думал, что там что-то нечисто.

А Быстров вдруг спросил то, о чем спрашивал совсем недавно сам Крутилин у Казакова:

— И еще один вопрос. Скажи, только откровенно. Ты-то сам лично какое отношение имеешь к этой истории? Ведь раз предполагаешь, что все это может серьезно отразиться на тебе, значит, тоже замешан?

Крутилин обиженно нахмурился, откинулся на подушки.

— Ну знаешь, такого я от тебя не ожидал.

Оба замолчали. Пауза была длинной. Наконец Крутилин заговорил вновь:

— Дело ведь не только во мне. Подумай сам, разве приятно будет, если начнут склонять по такому поводу «Химстрой».

— Ну, «Химстрою» это не страшно, — небрежно отмахнулся Быстров.

Крутилин возразил:

— Так-то оно так, но лучше бы обойтись без этого. Хорошая слава лежит, а дурная бежит. Как начнут склонять да прорабатывать, куда смотрели да почему проглядели. До самых верхов может дойти. А кроме того… и тебе лично эта история удовольствия не доставит.