Наследники

А было так.

Шел по первому участку Костя Зайкин. Торопился. Зарубин поручил ему быть на комсомольском собрании в транспортном отделе. Костя переоделся, умылся и направился на автобазу, что располагалась в дальнем конце строительной площадки, между компрессорной станцией и центральным складом. Когда подходил к гаражу, в стоявший около центральных ворот грузовик садился Шмель. Их знакомство было шапочным — ездили как-то вместе в Воскресенск. Но тут что-то толкнуло Шмеля на разговор с парнем.

Правда, желание это возникло неспроста. Слышал он краем уха, что комсомольцы затеяли поставить на складах контролеров, какие-то посты придумали, и будто Данилин их поддерживает. И мелькнула у Шмеля мысль: не после ли этого случая с отправкой цемента кооператорам комсомольцы зашевелились? Может, что-нибудь и знает этот сосунок? Он ведь вроде в комитете активист какой-то.

Открыв стекло кабины, Матвей окликнул Костю:

— Как живет-может комсомолия? Что новенького? В дальние странствия не собираемся?

— Пока нет, — чуть удивленно ответил Костя. — Тут дел хватает.

— Все воюете? Как этот ваш юпитер или прожектор? Светит? Освещает упущения и недостатки в нашем строительном организме?

— Стараемся, — уклончиво ответил Костя. Он никак не мог понять, почему Шмель заговорил с ним. Почему вдруг его заинтересовали комсомольские дела. А Шмель все спрашивал, говорил что-то, широко, приятельски-добродушно улыбаясь.

Но Костя спешил и, наскоро попрощавшись, пошел от машины. Вслед ему Шмель приветливо помахал рукой.

Только дойдя до второго этажа, где уже слышался говор собравшихся ребят, Костя вспомнил, что рука Шмеля перевязана бинтом.

Костя остановился на секунду, а потом опрометью бросился вниз. Надо спросить, узнать, почему у него обмотана рука. Но, когда выбежал на улицу, грузовика уже не было.

Все собрание Костя сидел как на иголках, выступления слушал рассеянно, выступил тоже не очень вразумительно, видел, как некоторые ребята даже посмеивались.

После собрания Костя зашел в комитет. Зарубин был там. Он терпеливо выслушал возбужденный рассказ Кости и сказал:

— Понимаешь, Костя, дело это такое. Мало ли почему у человека рука забинтована? Ну, ушиб ее Шмель или поцарапал, может, даже поранил, открывая консервы. Оперативный зуд тебе покоя не дает. Придется тебя в ОБХСС работать отправить.

Зайкин вскочил со стула, нервно взъерошил волосы, ощетинился:

— И как ты не понимаешь? Где Шмель-то работает? В отделе снабжения. И если те мазурики везли цемент от нас, значит, возможно, это одна шайка-лейка?

— Ну хорошо, допустим. Но как же это проверить? Прийти к нему и сказать: покажи-ка, Шмель, руку? А он пошлет куда Макар телят не гонял — и все. Может, скажет, еще что-нибудь вам показать?

— Не согласен.

Зарубин смотрел на Костю. Тот сидел, сжав губы, в глазах — непримиримость.

— Что предлагаешь?

— Надо сообщить в ОБХСС. Они ведь наверняка теми субчиками занимаются. Пусть и этого Шершня, или как его там, Шмеля, пощупают.

…На следующий день, часов в двенадцать, моложавый, подтянутый парень в сером костюме, в синей, наглухо застегнутой рубашке появился в отделе снабжения строительства. Когда он зашел к Богдашкину, тот поднял глаза от бумаг и, не скрывая удивления, спросил:

— В чем дело?

Пришедший положил на стол свое удостоверение. Богдашкин поднял на лоб очки.

— Чем могу быть полезен?

— Вызовите сюда Шмеля.

— Шмеля? Пожалуйста.

Шмель появился минут через десять — пятнадцать. Он вопросительно посмотрел на Богдашкина.

— Вы вызывали?

— Вас пригласил вот этот товарищ…

— Моя фамилия Березин. Я из горотдела БХСС. Мне надо выяснить некоторые обстоятельства. Садитесь, пожалуйста.

— Я не помешаю? — спросил Богдашкин.

— Нет, нет.

— Вы Шмель? Матвей Сидорович?

— Допустим. Что из этого следует?

— Ровным счетом ничего. Пока ничего. Развяжите руки.

Шмель, будто подкинутый пружиной, вскочил с кресла. Глаза растерянно забегали.

— Это еще зачем? Почему я должен вам их показывать? Вы же не врач.

— Шмель, развяжите руки.

Голос Березина звучал негромко, но в нем были нотки, не оставившие у Шмеля никаких сомнений, что упорство на пользу не пойдет. Он медленно, нехотя стал развязывать зубами узел на левой, потом на правой руке.

— До конца не разматывайте, — сказал Березин. — Видно и так. — Он указал на фиолетовые разводы и пятна на руках.

Шмель снова стал заматывать бинты и хрипловато пробасил:

— Какая-то дрянь рассыпалась в складе.

Березин, чуть улыбнувшись, проговорил:

— Об этом мы поговорим завтра. Приезжайте утром. Часов в десять. — И, обращаясь к молчаливо сидевшему за столом Богдашкину, добавил: — Ничего вам не сорвем срочного, если отвлечем на некоторое время товарища Шмеля?

Богдашкин развел руками:

— Раз надо, значит, надо.

…А потом беседа в горотделе с глазу на глаз с этим подтянутым капитаном. Он был уже в форме. Серебристые погоны, вьющиеся волосы, вежливая улыбка. И вопросы, вопросы, вопросы. И обычные, ничего не значащие, и наводящие, прощупывающие. В конце беседы Шмель, однако, пришел к выводу, что ничего существенного капитан не знает. Ну, измазаны в каком-то порошке руки. Где тут криминал? На складах-то сотни разных вещей лежат: металл, цемент, химикаты и многое другое. Какой-то пакет или мешок мог и рассыпаться. Что тут такого?

О тех же, кто отвозил цемент в Межевое, пока не спросил. Почему? Очень важно, связывает ли он меня с ними. Пока неясно. Пока слишком повышенный интерес к системе отпуска и учета материалов на складах. И все же правильно, безусловно, правильно, что я предупредил этих тузов — Казакова и Четверню. Пусть почешутся, пусть пораскинут мозгами. И опять же правильно, что даю тягу. Сейчас мне быть здесь совершенно ни к чему. А старики не поскупились. Понадобится, и еще пострижем, запасы-то у них есть. Шмель, довольный, ухмыльнулся. И не только оттого, что чемоданчик, стоявший под столом, содержал некую солидную толику «сбережений» Казакова и Четверни. Его позабавило воспоминание, как он проучил этого сосунка с Тимковского растворного узла. Хлопот и без того было полно, но он не смог отказать себе в этом удовольствии.

Матвей заявился к директору Тимковского растворобетонного узла Хомякову часов в одиннадцать утра. Ничего не подозревавший Валерий восседал за столом в своей каморке, выгороженной в добротном здании складов. Он эту каморку уже успел культурненько оборудовать. И стол, и два кресла, и телефон. Дел у Валерия было не так уж много. Правда, сначала нажимали, чтобы принимал и принимал цемент. Потом поступила директива отпустить сколько-то тонн «Северянину». Отпустил. Сегодня вдруг пришло новое, и притом личное, распоряжение Данилина — прекратить как приемку, так и отпуск цемента до особого распоряжения. А вскоре приехали два работника бухгалтерии, опечатали склады и засели в другом конце помещения, где была диспетчерская, и ворошат теперь бумаги: накладные, наряды, ведомости.

Когда Валерий спросил, в чем дело, ему ответили, что сначала разберутся, потом скажут.

Его все это беспокоило, в сущности, мало. Работал он здесь меньше месяца и занимался пока больше организационными делами.

«Человек должен заботиться об условиях своего труда», — частенько повторял он вычитанные где-то слова и потому нещадно дрался за мебель, дорожки, за телефон и другие, безусловно, необходимые вещи. Не выгорало у него пока только с ковровой дорожкой. Скупердяй этот Богдашкин. Так пуганул его с этой заявкой — можно было подумать, что Хомяков пришел к нему за персональной «Волгой» или чем-то в этом роде. Но Валерий не терял надежду. И когда увидел входившего к нему Шмеля, тут же решил: «Этот Шмель в отделе снабжения гоголем ходит, говорят, он все может, надо попытаться через него».

— Я слушаю вас, товарищ Шмель, — степенно проговорил Хомяков и откинулся в кресле.

— Сядь сюда, — показал Шмель рукой на стул напротив себя.