Новелла о доне Сандальо, игроке в шахматы

А теперь я расскажу тебе о том, что со мной случилось однажды в одном мадридском кафе, где я сидел, отдавшись, как обычно, полету воображения, когда там появились четверо франтоватых юнцов, принявшихся разглагольствовать о корриде. Я забавлялся, слушая их болтовню: в происходящем на арене они явно смыслили мало, и все их познания были почерпнуты ими из журналов, посвященных искусству тавромахии, и газет. В разгар их беседы в кафе вошел еще один посетитель: он сел неподалеку от их столика, попросил кофе и, вынув записную книжку, стал что-то в ней записывать. Юнцы, едва заметив это, обеспокоились, замолчали, и один из них громко и вызывающе произнес: «Знаете, что я вам скажу? Вот тот дядя, что сидит с записной книжкой и вроде подсчитывает хозяйскую выручку, он из тех, что ходят по кафе, подслушивают наши разговоры, а после выставляют нас на посмешище в своих писаниях. Пусть расписывает свою бабушку!» Продолжая высказываться в том же духе и все больше наглея, все четверо взяли беднягу, по всей видимости, какого-то репортеришку, пишущего о бое быков, в такой оборот, что тот вынужден был ретироваться. И если бы на его месте оказался какой-нибудь создатель костумбристских новелл, пришедший в кафе в поисках материала, он бы вполне заслужил преподанный ему урок.

Нет, нет, я не стану посещать кафе, дабы наблюдать за посетителями или хотя бы, отыскав уже известную мне залу с зеркалами, следить, как мы объединяемся в них, безмолвные и   туманные,   стайка   человеческих   теней,   расплывающихся вдали. И в казино я не вернусь, нет, я не вернусь туда.

Ты можешь возразить мне, что казино тоже в своем роде галерея мутных зеркал и что мы тоже видим там самих себя, но... Вспомни, сколько раз мы цитировали Пиндара, сказавшего: «Сделай себя тем, что ты есть!» — однако он прибавил к этому, что человек есть «призрак тени». Завсегдатаи казино отнюдь не призраки теней, они тени призраков, что не одно и то же. В доне Сандальо я уловил эту призрачность — этим он меня и привлек, — он грезил шахматами, в то время как другие... другие — лишь тени, мелькающие в моих снах.

XX

10 ноября

Все эти дни я бродил, старательно избегая людей, более чем прежде страшась их глупых толков. С набережной в гору и с горы по набережной, от наката волн к круговороту листьев по земле, а порою — к их кружению на волнах.

Но вчера, то-то ты удивишься, Фелипе, кто, как ты думаешь, предстал передо мной в отеле, требуя, чтобы я уделил ему время для беседы? Не кто иной, как зять дона Сандальо.

—  Я пришел к вам, — начал он, — чтобы посвятить вас в историю моего бедного тестя...

—   Не продолжайте, — прервал я его, — не продолжайте. Я  не  хочу ничего  знать о  том, о чем  вы  собираетесь мне рассказать, меня не интересует то, что вы можете сообщить мне о доне Сандальо. Мне нет дела до чужих историй, я не желаю вмешиваться в жизнь других людей...

—   Но я слышал, и  не однажды, как мой  тесть говорил о вас...

—  Обо мне? Ваш тесть? Но ваш тесть едва был со мной знаком, думаю он не знал даже, как меня зовут...

—   Вы ошибаетесь...

—   Если и так, я предпочитаю ошибаться. Но мне не верится,  что дон  Сандальо   говорил обо  мне,   ведь он  никогда ни о ком и почти ни о чем не говорил.

—   Но только не дома.

—  Того, что он говорил у себя дома, я не слышал.

—  Я думал, сеньор, — произнес посетитель, помолчав, — что найду в вас какое-то доброе чувство, какое-то расположение к дону Сандальо.

—   Да, — живо перебил я его, — все это есть во мне, но лишь к моему дону Сандальо, вы понимаете меня? К моему, к тому, кто в полном молчании играл со мной в шахматы, но не к вашему дону Сандальо, который был вашим тестем. Я люблю молчаливых игроков, но чужие родственники не вызывают во мне ни малейшего интереса. И потому я прошу вас не настаивать на желании посвятить меня в историю вашего дона Сандальо, итория же моего дона Сандальо мне известна лучше, чем вам.

—   Но  по   крайней   мере, — возразил  он, — проявите  сочувствие  хотя  бы  к юноше,  который  просит у  вас  совета...

—   У меня? Совета? Я никому ничего не берусь советовать.

—   Вы мне отказываете...

—  Я отказываюсь наотрез быть хоть в чем-то причастным к истории, которую вы могли бы мне  поведать. С меня довольно того, что я придумывал сам.

Зять дона Сандальо взглянул на меня почти так же, как смотрел на меня его тесть, когда я держал перед ним речь о полоумном епископе и слоне, который ходит по диагонали, и, пожав плечами, простился и вышел из моей комнаты. А я стал думать, не обсуждал ли дон Сандальо у себя дома в присутствии дочери и зятя именно эту мою тираду о слоноподобном полоумном епископе. Кто знает...

Я намерен вскоре уехать из этого города, покинуть этот приморский горный уголок. Смогу ли я покинуть его? Не прикован ли я к нему — и крепче всего — воспоминанием о доне Сандальо? Нет, нет, я не в силах уехать отсюда!

XXI

15 ноября

Ныне я предаюсь воспоминаниям, воскрешаю и проясняю в памяти смутные видения, встречающиеся на моем пути, тени, коих великое множество проходит перед нами или мимо нас, уже рассеившиеся и словно бы утонувшие в тусклых зеркалах неведомой галереи.

Однажды, возвращаясь вечером домой, я столкнулся на дороге с человеческой тенью: видом своим она до самой глубины пронзила мое сознание, до той минуты как бы пребывавшее в дремоте, и произвела во мне странное смятение, пройдя мимо меня с намеренно опушенной головой, словно не желая быть узнанной мною. И мне пришло в голову, что это мог быть дон Сандальо, но не тот, а другой дон Сандальо, которого я не знал, не игрок в шахматы, а отец, потерявший сына, отец замужней дочери, не раз, как уверял меня его зять, говоривший обо мне в присутствии домашних; дон Сандальо, умерший в тюрьме. И он явно хотел избежать встречи со мной, боясь, как бы я его не узнал.

Но встреча с ним (или это мне теперь чудится, что я с ним встретился?), с этой человеческой тенью, возникшей из тусклого зеркала и столь таинственной для меня ныне, когда ее поглотило прошлое, эта встреча была во сне или наяву? А если то, что мне представляется как воспоминания о прошлом — я полагаю, ты знаком с парадоксом, утверждающим, что есть воспоминания о будущем и надежды на прошлое, — все эти мои вышеописанные фантазии — всего лишь тоска о том, чего не было? Ибо должен сознаться тебе, мой Фелипе, что каждодневно я выдумываю себе новые воспоминания, измышляю то, что якобы произошло со мной или на моих глазах. И, клянусь тебе, никто не может быть вполне уверен в том, произошло ли с ним нечто на самом деле или было лишь впущено ему его настойчивой фантазией. Боюсь, что смерть дона Сандальо развязала мое воображение и оно создает другого дона Сандальо... Но почему я боюсь? Бояться? Чего?

Тень эта, представшая предо мной ныне — по ту сторону, вне времени, — которая, повстречав меня на улице, намеренно опустила голову — или это я опустил голову? — не была ли она тенью дона Сандальо, явившейся, чтобы проникнуть в суть задач, столь коварно преподносимых нам игрой жизни, быть может, в суть той задачи, что довела его до тюрьмы, а в тюрьме — до смерти?

XXII

20 ноября

Нет, нет, не мучай себя, Фелипе; ты напрасно настаиваешь на этом. Я вовсе не намерен вникать в здешние пересуды о семейной жизни дона Сандальо и не считаю нужным разыскивать его зятя, дабы выспросить, каковы были обстоятельства и как вышло, что его тесть угодил в тюрьму, а также почему он там умер. Меня не интересует его история, с меня довольно новеллы о нем. А ее можно только выдумать.

Касательно же твоего совета удостовериться, что собой представляет или представляла дочь дона Сандальо — представляла, если ее уже нет в живых, — и зять дона Сандальо, вдовец, и какова история его женитьбы на ней, то не жди этого от меня. Я понимаю, куда ты клонишь, Фелипе, понимаю, куда ты клонишь. Во всех моих посланиях тебе недоставало женщины, и теперь, когда она появилась, ты надеешься, что обещанная тебе новелла взойдет как на дрожжах. Она! «Она» — из старых сказок! Я знаю это вечное «ищите женщину!». Но я и не подумаю разыскивать ни дочь дона Сандальо, ни любую другую женщину, которая могла бы быть в его жизни. Мое воображение подсказывает мне, что для дона Сандальо не существовала другая «она», кроме шахматной королевы, королевы, которая ходит по прямой, невзирая на цвет поля, как ладья, и наискось, как полоумный епископ, или слон; эта королева властвует на шахматной доске, но ее королевского величия может достичь, прорвавшись вперед, простая пешка. И я уверен, что шахматная королева была единственной властительницей дум бедного дона Сандальо.