Наследники

— Не будем об этом. Желаю тебе самых блистательных успехов. Бывай здоров.

Машина уже отошла, а Виктор все стоял у крыльца и смотрел ей вслед.

Его окликнул Быстров. Они с Данилиным куда-то уезжали.

— Ты что, Зарубин, тут дежуришь?

— Анатолия провожал.

— А, понятно. Обид у него — вагон. Бес самолюбия бушует. Ну, да ничего, переживет. Парень не глупый, и, если захочет, пользу для себя из этой истории извлечет. Так что не терзайся. И за дела, за дела берись, товарищ комсорг.

Не чувствовал Виктор вины перед Анатолием и все же мучительно переживал все, что произошло. Ведь терять товарища, терять дружбу иногда не менее больно и тяжко, чем терять любовь. А то, что их дружба погибла, было ясно обоим.

Глава XXII. По следам дельцов

Бесконечная цепь холмов, поросших елью, березой, дубком, окружала Каменск, волнистой широкой дугой уходила вдаль, теряясь где-то в районе Валдайских высот на севере и в Талдомских лесах на северо-востоке. Это шла Клинско-Дмитровская гряда.

Среди этих холмов, километрах в тридцати от Каменска, профсоюзные работники «Химстроя» облюбовали и застолбили обширный лесной участок, поставили на крутом взгорье небольшое сооружение из древесностружечных плит. Было решено, как только сойдет снег, развернуть строительство пионерского лагеря и базы отдыха.

Сейчас же здесь обосновались любители лыжных прогулок. Лучшего места нельзя было и желать. Среди просек вились многочисленные пологие и крутые спуски. Природа будто специально позаботилась о том, чтобы сделать удобную лыжню для ребят. Плотный гребень леса на вершинах холмов прикрывал лыжные тропы от северных ветров, снежный покров манил белизной и свежестью. Редко кто из ребят, хоть раз побывавших здесь, не стремился бы приехать сюда снова. А когда кончался день, собрать их, чтобы вовремя вернуться домой, было довольно трудным делом.

Сегодня запропастился куда-то Костя Зайкин. Все были уже в сборе. Кто отряхивался от снега, кто переобувался, кто наслаждался горячим чаем, который так аппетитно булькал в огромном чайнике на печке-времянке.

— Куда он все-таки делся? — с тревогой спросил Зарубин, ни к кому не обращаясь, но глядя на всех поочередно.

Кто-то беспечно ответил:

— Вы что, Зайкина не знаете? Забрался в какую-нибудь балочку, елозит мягким местом по снегу, а придет, будет рассказывать, как героически преодолевал спуски и буераки. Целый короб небылиц придумает.

Другой парень добродушно согласился:

— Что верно то верно. Сказок наслушаемся.

Прошло еще с полчаса. Сквозь украшенные морозными кружевами стекла было видно, как садилось солнце, закутываясь в белесую облачную кисею. Далекая кромка неба сначала алела от его последних лучей, потом стала серовато-оранжевой и наконец совсем блеклой. Шутки прекратились. Ребята выходили на улицу, кричали, аукали Косте, но никто не откликался.

Виктор подошел к окну, постоял с минуту. Быстро смеркалось. Кромка неба покрылась густыми синеватыми тенями и скоро слилась с темнеющей равниной.

Повернувшись к ребятам, Виктор сказал:

— Надо искать Зайкина, ждать больше нельзя. Давайте сделаем так. Двое пойдут по гребню на северо-запад, двое — на юг, к станции, трое спустятся на северный спад, и еще кто-нибудь по берегу реки километра два-три. Дальше он вряд ли ушел: лыжник-то далеко не первоклассный.

— Раззява он первоклассный. Заплутался в трех соснах, — с раздражением заметил парень, все еще ладивший у окна свои лыжи.

Это замечание никто не поддержал. Молча стали надевать мокрые, уже оттаявшие ботинки, развязывать предохранительные чехлы на лыжах.

В это время на крыльце послышались шаги, и в комнату ввалился Костя, потный, красный и заснеженный так, словно он обмял все попавшиеся на пути сугробы. Его встретили и сердитыми и обрадованными восклицаниями:

— Что с тобой стряслось?

— Куда запропастился?

— Где тебя носила нелегкая?

Костя молча отряхивался, будто не замечая устремленных на него насупленных, вопросительных взглядов. Затем сел на лавку и в изнеможении вытянул ноги.

Виктора возмутило его спокойствие.

— Ты можешь объяснить, что произошло?

— Обязательно объясню. Только отдышусь немного.

Однако слушать Костю уже никто не захотел. Важно было, что он цел, этот чертов парень, а где был, куда его занесло, какое это имеет сейчас значение? Да и время позднее, пора двигаться домой. Снова стали торопливо собираться: связывать лыжи, палки, прилаживать рюкзаки.

— Так будете слушать или нет? — спросил Костя.

— Очень нужно слушать твою брехню!

— Пусть Зарубин тебя выслушивает, ему положено, а нас уволь.

— Эх вы! А я-то вам хотел рассказать такое… Просто удивительная история…

Но ребята уже потянулись к выходу. Костя вздохнул и двинулся вслед, насупленный и несколько обескураженный таким оборотом дела. К станции шли молча. Давала себя знать усталость. Костя шел рядом с Зарубиным. Виктор ни о чем не спрашивал, а Костя не хотел начинать разговор первым. Однако долго сдерживаться он был не в силах и тронул Виктора за плечо.

— Виктор! А ведь я того… нарочно задержался-то.

— Что ж, скажи об этом ребятам. Банок тебе обязательно наставят, — не оборачиваясь, сердито бросил Виктор.

— Ты сначала разберись, в чем дело, а потом лайся. Причины были уважительные.

— Знаешь, Зайкин, лучше помолчи.

— Не буду. Ты же комсомольское начальство. А раз так, тебе должны быть особенно близки государственные интересы.

— Тоже мне блюститель интересов государства. Трепач ты, Костька.

— Я трепач? Ну ладно, Зарубин, запомню я тебе эту формулировочку. Комсорг из тебя, как из меня балетмейстер.

— Спасибо за оценку. Еще что?

— А ничего. Я кончил.

— Вот и хорошо.

Оба замолчали. «Но, черт побери, — думал Костя, — мне же обязательно надо рассказать ему обо всем. Иначе зачем я затевал всю эту историю?» Пройдя метров двести, Костя пробубнил:

— Ну так как, комсорг? Слушать будешь?

Зарубин вздохнул:

— Ох, и смола же ты! Ладно, давай звони.

— История, дорогой товарищ Зарубин, длинная и чрезвычайная. В прошлое воскресенье шел я, понимаешь, по левому спуску, вон там, — ткнул он рукой в сторону. — Иду, значит, наслаждаюсь природой. Очень это местечко мне понравилось. Спуск не очень крутой, сосенки молоденькие, пушистые такие, и дорога рядом.

— Зачем же тебе дорога? За машины цепляться, что ли? У таких лыжников, как ты, это самое любимое занятие.

— Ты угадал. Именно этим я и занимался. Но утверждаю — удовольствия никакого.

Зарубин взмолился:

— Костька, объясни, наконец, толком, о чем ты бормочешь? Ведь ничего же не понимаю!

— Ага, заело! Теперь уж терпи. Торопливость, как известно, не всегда нужна, товарищ Зарубин. И потому слушай да помалкивай. Так вот. Бегу это я по взгорью параллельно дороге и вижу — идут два грузовика. Грузовики как грузовики, ничего особенного. Но шоферы показались мне знакомыми. Пошел я по бровке за ними. У чайной, что на развилке, машины остановились. Решили водители подсогреться. А я тем временем заглянул в кузов задней машины. Он был полон бумажных мешков. И с чем, ты думаешь, эти мешки? С цементом, товарищ Зарубин.

— А я-то уж думал, с чем-то особенным. Что же такого, что цемент?

— Да, это вы тонко подметили, товарищ Зарубин. Только опять торопитесь. Понимаешь, показалось мне, что мешки эти наши, с «Химстроя». Посуди сам, откуда здесь цемент? Целина же подмосковная. На пятьдесят километров вокруг ни одной стройки.

Зарубин уже без прежней иронии спросил:

— И что же дальше?

— А? Вот то-то. Никогда не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Подожди, не так еще запоешь, когда все узнаешь. — И, насладившись местью, Костя продолжал: — Когда шоферы отъехали, я зашел в чайную. Потолковал малость с официанткой, миловидная, между прочим, цыпочка, и узнал, что мои знакомые в Межевое курс держат. Ну и я туда вслед за ними двинулся. Заметь, кстати, это десять, а то и пятнадцать километров.