Наследники

Быстров улыбнулся.

— Дома бывать тоже надо. Иначе твоя хозяйка протестовать начнет.

— Вы это в точку, — натянуто улыбнулся Снегов. — Надька бастует, и, имейте в виду, если у нас с ней что-нибудь произойдет, виновником будете вы лично.

Сказано это было шутливо, но Быстров насторожился.

— А что, очень обижается?

— Не без этого. Ну да ничего, обойдется.

Анатолий подумал о том, как удачно сложилось, что Быстров зашел сюда и начало разговора произошло само собой. Правда, он собирался встретиться с ним завтра, подготовиться к разговору, но раз так вышло, может, даже к лучшему.

Глядя в сторону, Снегов хрипловато спросил:

— Алексей Федорович, скажите откровенно, вы очень недовольны мной?

Быстров посмотрел на него долго, внимательно, участливо спросил:

— Что случилось, Анатолий? Какая муха тебя опять укусила?

Снегов услышал в голосе Быстрова удивление, тревогу, и ему сделалось еще тяжелее. «Может, зря я это затеял? Может, не надо? Ведь все еще можно изменить. Но нет, отступать, кажется, уже поздно».

— Вы скажите, Алексей Федорович, откровенно скажите.

Быстров ответил не сразу. Прошелся по комнате, взглянул на график хода строительства, сводки соревнования бригад, висевшие на стене.

— Так я бы вопрос вообще не ставил, — сказал он, спокойно, дружелюбно глядя в глаза Снегова. — Работаем мы с молодежью плоховато, это верно, но…

— Вот это я и хотел слышать. Раз плоховато, раз не выходит — надо решать. Я сегодня опять был в ЦК. Попросил освободить. Вы уж извините, что я… ну… не поставил вас в известность раньше. Но ведь мою точку зрения вы знаете.

Быстров, казалось, никак не реагировал на это сообщение. Он сел к столу напротив Анатолия и механически перелистывал какую-то брошюру.

— То, что ты был в ЦК, я знаю. Товарищи звонили.

— Тогда, значит, все в порядке. Все правильно. Раз я оказался таким плохим…

Быстров поднял взгляд на Снегова, укоризненно, с досадой сказал:

— Не надо кокетничать, Анатолий. Ты ведь вроде серьезный парень. Зачем это? — И, выдержав паузу, спросил: — Скажи, это у тебя твердое, продуманное решение? Или обиду переступить не можешь?

— Нет, нет. Какая же обида? На кого мне обижаться? Решил я это в здравом уме и твердой памяти, как говорится. Замену найдете. Свято место пусто не бывает.

— Замену, конечно, найдем, хотя тоже дело нелегкое. Незаменимых людей у нас нет. Только я о тебе думаю, Анатолий. Раскаиваться, жалеть ведь будешь.

Снегов прекрасно знал, что и жалеть будет, и раскаиваться, но, посмотрев на стены тесной комнаты комитета, на стол с дешевенькой, залитой чернилами скатертью, представил себе, что опять день и ночь надо мотаться по бригадам, участкам, общежитиям, опять выслушивать едкие замечания Мишутина и других, претензии, упреки…

— Нет, Алексей Федорович, я решил твердо.

Быстров встал, аккуратно поставил на место стул.

— Поедем по домам, время позднее.

— Но вы же не ответили на мой вопрос.

— Ну зачем же так спешить? Дело серьезное.

— Что, может, не отпустите?

— Может, и не отпустим. Ты ведь коммунист.

— Я прошу, Алексей Федорович. Настаиваю даже. Самым решительным образом.

— Ты все обдумал, дай и нам подумать хоть немного.

Мрачный, расстроенный ехал домой Снегов. Не получился разговор с парторгом, явно не получился. Вспомнились слова Быстрова: «Жалеть ведь будешь». — «Буду или нет, а уйду. Решил я правильно». Вспомнив вопрос Быстрова о Наде, Анатолий подумал: «Надо ей сегодня же все объяснить. Удивится, конечно. И не одобрит. Наверняка скажет с этакой своей иронической улыбкой: „Темнишь, старик, темнишь. Не по зубам коврижка-то“. И опять насчет аспирантуры петь начнет. Она ведь считает, что, даже работая в этом содоме, я могу заниматься…»

Быстров вернулся к себе тоже в плохом настроении. Не проходила досада, неудовлетворенность собой за то, что не сумел вовремя узнать этого парня, разобраться в нем.

Ведь его упрямое стремление витать больше в хозяйственной сфере — это боязнь потерять вес, влияние. Как же обойтись без возгласов: «Это комсомольские бригады сделали, это только комсомолу под силу…» Чудак. Будто только в этом смысл его работы. А о ребятах, о том, чтобы войти в душу и сердце к ним, не думает. В общем требования, что стали предъявляться комитету, набили парню оскомину, потянуло к более спокойной, кабинетной жизни.

Все это было так, но досада не уходила, и Быстров вновь мысленно твердил себе, что надо было давно поглубже узнать Анатолия, помочь ему, помочь. Хотя вряд ли он, Быстров, мог это сделать за несколько месяцев, что работали они вместе со Снеговым.

…С чувством гнетущей тяжести в сердце обходил Анатолий Снегов на следующий день стройку. Зашел на главный корпус, на литейку, кузнечно-прессовый. Скупо, натянуто улыбаясь, здоровался с ребятами. Пока никто ничего не знал, и именно потому он решил сегодня до заседания комитета пройти по площадке. Все кончено. Добивался он этого сам, и все же было до боли обидно, что все решилось именно так. Где-то в глубине души он надеялся, что ему скажут: нет, не отпустим, ты нужен, без тебя стройке не обойтись. Однако этого ему не сказали. Быстров, когда Анатолий зашел в партком узнать, как решили его вопрос, удрученно ответил:

— Советовались мы с членами парткома, созванивались с МК и ЦК комсомола. Никто не сторонник того, чтобы затевать ломку в комитете сейчас, когда стройка в разгаре. Но товарищи правы: на таком участке без желания работать трудно.

…Заседание комитета было недолгим. Быстров сдержанно объявил:

— Дело такое, ребята. Товарищ Снегов отзывается в распоряжение Центрального Комитета комсомола.

— С моего согласия, — глухо заметил Анатолий.

— Правильно. С согласия, — подтвердил Быстров. — А если еще точнее, по личной просьбе. Нам надо избрать секретаря комитета «Химстроя». Какие есть предложения?

Сразу несколько голосов выкрикнули:

— Зарубин…

Быстров, оглядев членов комитета, спросил:

— Другие предложения есть?

— Нет, нет. Зарубина.

— Не спешите, дело серьезное. Может, есть и другие кандидатуры?

— Зарубина, Зарубина.

Виктор поднялся:

— Алексей Федорович, дайте мне слово.

Быстров испытующе, с интересом посмотрел на Виктора.

— Слово просит Зарубин. Дадим, пожалуй?

Виктор хмуро и напряженно заговорил:

— Спасибо, конечно, за доверие. Но я скажу то, что уже говорил и товарищу Быстрову и везде. Не справлюсь я. Организация вон какая, а у меня почти никакого опыта. Если уж Анатолию было трудно, то мне и совсем не потянуть. Коль вопрос с ним решен, пусть нам пришлют кого-то из опытных комсомольских работников. На «Химстрой» можно не пожалеть.

— Ты же все время рвался на это кресло. Вот и садись, — с иронией бросил Снегов.

Виктор вспыхнул, сжав губы, посмотрел на него, но ответил спокойно:

— Опять за старое, Анатолий? Сам же знаешь, что говоришь ерунду. — И, вновь обратившись ко всем, закончил: — Считаю, что надо попросить прислать кого-то из работников ЦК или МК. Мне это не по плечу.

Удальцов пошутил:

— Устав не знаешь, Виктор. Надо же из членов комитета.

— ЦК может разрешить кооптацию.

— Может. Только не надо. Тебя изберем.

Раздалось несколько голосов:

— Правильно.

— Давайте голосовать. Не крути, Виктор.

Зарубин выступал еще несколько раз. Переубедить ребят ему, однако, не удалось.

Вечером, оформив приемку и передачу дел, Виктор вышел проводить Анатолия. Стоя у машины, перебрасывались незначительными фразами. Разговора не получалось. Наконец Виктор впрямую спросил о том, что мучило его весь день:

— Анатолий, неужели ты думаешь, что я… хотел твоего ухода?

Снегов пожал плечами, собрался было сказать что-то злое, резкое, но сдержался. В глубине души он не верил этому. Но и взять те слова обратно, сказать что-то теплое, дружеское у него не хватило сил. Обида и на Виктора и на Быстрова, на всех ребят, злость и досада на себя все еще горели в нем. Сухо, неприязненно он проговорил: