Не родись красивой...

Перебирая пальцами рук, я тянула леску, и белый квадратик бумаги медленно заскользил вдоль натянутой верёвки. Ах, забыла: надо бы сразу и конец верёвки привязать, мама была бы довольна. Ладно, главное — письмо... Приехало, наконец. Митя освободил листок, с минуту читал его. Я с такого расстояния не могла разглядеть, какое у него лицо... Ну, что? Пожмет плечами? Головой помотает? Или усмехнётся?.. Так и не поняла — он скрылся в комнате.

Я стояла, ждала — не покажется ли снова?.. Потом взяло сомнение: а надо ли было просить? Это же не коробок спичек.

Ботинки. Если даже и старые. Кто теперь так просто отдаст?

А вдруг сейчас позвонит? Я скоренько прошла в переднюю, где стоял телефон. Молчит. Открыла прозрачную коробку с нитками, положила иголку. Неожиданно увидела себя в зеркале. Господи, какое лицо... Чего испугалась-то? Я расчесала свои золотистые волосы, послюнявила палец и накрутила на него тонкую прядку, пристроила её у виска. Почти как у теле-красотки Наташи Королевой. Хотя у неё волосы тёмные. Но это не имеет значения. Теперь бы ещё микрофон в руки и... А может быть, Звонарёв в кладовке роется? Ищет. У нас тоже старая обувь пылится, жалко, что девчоночья. Правда, сохранились и отцовские туфли, но размер-то! Мои обе ноги в его туфлю влезут. «Поищи, поищи, ,-4г мысленно сказала я Митьке. — Могу обождать, не спешу. Пока бисеринки для браслета рассортирую или почитаю. Да, лучше почитать». Я сдвинула стекло книжной полки и достала знакомую мне «Алису в стране чудес». На первой странице синими чернилами было написано: «Милой Зинуленьке в день рождения от мамы». Я знала: это написала бабушка, а «Зинуленька» — моя мама, которая полчаса назад сказала, что у меня нет сердца. Зачем она так? Это же несправедливо. Абсолютно. Я приложила к груди руку — вот оно, никуда не делось, бьётся. Только чего ж обижаться на маму? Ведь не со зла сказала. Она добрая. Ей тогда всего двенадцать исполнилось, когда бабушка подарила книгу. Как и мне сейчас. Давно это было. И бабушки уже нет. И отца. Я почувствовала, как на глаза навёртываются слёзы. В этот момент зазвонил телефон. Я почему-то испугалась, сжала трубку и растерянным голосом спросила: «Алё?..» И тут же услышала голос Митьки:

— Прислал. Они там, на балконе.

Глупая! Даже не сказала «спасибо». Побежала к балкону. У самых перил висел свёрнутый пакет, перетянутый шпагатом.

Молодец, петелькой завязал! Не пришлось и за ножницами бегать. Я развернула пакет. Ой, да какие хорошие, целые, подмётки крепкие, с бороздками. Каблуки чуток скошены. Пустяки! Юрке такие за месяц не сносить. Лишь бы размер подошёл. Я скинула босоножки, примерила. Малость великоваты. У меня же размер 35. Юрке, значит, будут как раз. Только тут я взглянула на дальний балкон. Митя смотрел в мою сторону. Я радостно замахала руками и готова была крикнуть на весь двор: «Спасибо, Митенька!» Крикнуть всё же не решилась, а воздушный поцелуй послала. Разве не стоит?..

Я вошла в комнату, откуда доносился стрёкот швейной машины, положила на стол полупрозрачный пакет с ботинками.

—    Что это? — спросила мама.

—    Благотворительная помощь.

—    Откуда? Из Америки?

—    Нет,— улыбнулась я, — поближе. Из России.

—    Да ты объясни толком.

—    А чего объяснять? 36-й размер. Как у Юрки-несмышлёныша. Ботинки что надо. Крепкие.

—    Но откуда взяла-то?

По почте, мамочка. Во-он оттуда, — показала я за окно. —   Где верёвка привязана. Видишь? И Митя там стоит. Митя май друг. Это же он собирался по канату с шестом идти. Но я не разрешила. Ведь опасно же, правда? А Митька отчаянный. И добрый. А знала бы, какой выдумщик! С ним ужасно весело...

Мне хотелось говорить и говорить. О Звонарёве, о розыгрыше, который с ним придумали, о том, как мастерили канатоходца. Я бы с улыбкой могла напомнить маме, что у меня нет сердца. Только ни к чему это. Конечно, не со зла же она сказала. Это жизнь такая сейчас настала. Трудная.

СВИДАНИЕ

Конверт был без марки и штемпеля. Заклеен. Не было и адреса. Лишь фамилия: «Рогозиной». Письмо вместе с рекламной газетой лежало в почтовом ящике. За газетой я специально спустилась — узнать о телепрограмме на следующую неделю.

Пока кабина лифта поднималась на четвёртый этаж, я всё смотрела на конверт, на свою фамилию, написанную четкими и немножко наклонными буквами. Незнакомый почерк. Кому же письмо? Маме или мне?

Сначала я положила конверт на стол. Собралась развернуть газету, но вдруг подумала: «Если бы маме прислали, тогда указали бы инициалы. А то и полностью — Зинаиде Васильевне. И странно, послано не по почте. Ни одного штемпеля».

Минут десять мучилась. Потом решила: расклею осторожненько и всего одну строчку посмотрю. Первую. Сразу и будет ясно — для кого письмо. Я поставила на плиту чайник и терпеливо ждала, пока из желтоватого носика не выдохнулась струйка пара. Ногтем поддела уголок. Тихонечко, тихонечко... Всё, расклеилось! Вынула вдвое сложенный листок. И честно, как давала себе слово, открыла верхнюю строчку: «Анюта, привет!» Уфф! Всё-таки мне...

С любопытством и удивлением прочитала я восемь строчек, не занявших и половины листа.

«Анюта, привет!

Ни за что не догадаешься, кто тебе пишет. В общем, не знаю, как назвать, встреча это, а может, свидание, но предлагаю прийти в 3 часа, то есть в 15-00, к скверу. Я буду сидеть на лавочке у киоска, где «Сникерсы», «Марсы», жвачки и пр. В моей руке без труда заметишь зелёную ветку».

Если бы я увидела себя в зеркале, рассмеялась бы. Не меньше минуты сидела с разинутым ртом. И глазами — хлоп, хлоп.

Прежде всего подумала на Звонарёва. Подумала и засомневалась. Чего бы ему в ящик бросать письмо? Переправил бы воздушной почтой. Как ботинки прислал. Мог и по телефону позвонить. .. Но если не Митька, тогда... Допустим, Грила. С девятого этажа. Настоящее его имя — Гриша. Хотя какой же Гриша? Гриш-ка! Потом он распорядился, чтобы называли Гориллой. Для устрашения. Год назад снова заменил кличку, теперь — Грила. И злится, если кто по-прежнему назовёт. Разговор у него короткий: размахнётся и врежет по уху. Жаловаться не смей, хуже будет... Неужели Гришка? А что, похоже: живёт в нашем подъезде, каждый день мимо почтовых ящиков ходит. Но, главное, как-то непонятно на меня смотрит. Прошлой зимой я грохнулась возле школы на скользком месте. Портфель — в одну сторону, мешок с обувью — в другую. И тут откуда ни возьмись — Гришка. Портфель подобрал, мешок. Протянул мне. Я ему — спасибо, а он пальцы вилкой наставил, зубы ощерил и по-тигриному: р-р-р!

Очень нужен мне такой тигр! На лавочке будет ждать! Да хоть до ночи сиди!..

Потом я вспомнила о Серёже и как майку ему штопала. Нет, это смешно. Белозубка-Юлечка глаз с него не спускает. Квартиры их рядом, отцы — друзья. У тех и других — машины. Семьями ездят отдыхать на озёра или реку.

Неожиданно меня осенило: Митя! Точно! Ведь я почему не поверила, будто письмо написал он? Да потому, что и правда поверить в это невозможно. Какое-то свидание. Зачем? И так может в любую минуту позвонить. И домой запросто приходил, когда мастерили куклу с шестом. Это он, он! Просто хочет удостовериться — если не приду, тогда ясно: я верна ему, ценю дружбу и ни к кому другому идти на тайную встречу не собираюсь. Ой, Митенька, хитрованчик ты! Только не получится, разгадала твою загадку. Теперь-то обязательно пойду. Погляжу, какую такую зелёную веточку будешь держать в руках? Очень даже интересно. Ишь, написал: не знает названия. Прости, пожалуйста, да любому первоклашке ясно: пригласил на свидание. Ну и что здесь такого? Молодец! Посидим в скверике, погуляем.

Я словно бы разговаривала с Митей, обращалась к нему. Не раз взглядывала на часы, а вот на балкон его посмотреть почему-то не решалась. И цветная рекламная газета оказалась не раскрытой. О телепрограмме я просто забыла.