Рассказы, эссе, философские этюды

    Что же случилось с собачкой до этого? Почему были внесены в чертежи все эти нелепые изменения?

    Оказывается, дело было вот как. Штампы изнашиваются и  размеры деталей с изношенных штампов отличаются от исходных. Когда появились детали с этих изношенных штампов, собачка стала хандрить. Тогда собрались мудрецы и старейшины и стали судить. Обратиться к исходным чертежам и проверить соответствие им деталей- это было ниже их достоинства. Один их них заметил, что две шестеренки в одном из зацеплений механизма зажаты (это были как раз с изношенных штампов) и если их освободить (а сделал он это распилив посадочные отверстия для осей), то собачка снова побежит. Ну не 5 минут. 4 с половиной тоже ничего. Предложение приняли- увеличили расстояние между посадочными отверстиями под эти оси и внесли изменения в чертеж. Через некоторое время поизносились другие штампы - опять соответствующие изменения с  небольшим сокращением времени жизни собачки. Потом по плану наступило время ремонтировать некоторые из штампов, и среди них те, по причине изношенности которых были сделаны изменения. С новых штампов  пошли правильные детали, но теперь они уже не соответствовали изменениям, сделанным в других деталях. И что? Вернули все к исходному чертежу? - Дудки, опять там  перенесли отверстия, там погнули щечки механизма, пока собачка не откинула ноги совсем.

    Вернемся к новой мёнтальности. Философской базой ее следует считать экзистенциализм. Ясно, что из аксиом экзистенциализма о непознаваемости мира, неуправляемости и прочего прежде всего следует, что нечего и думать проверить правильность исходного чертежа и привести изделие в соответствие с ним. Тем не менее откаэаться не только от производства т.е. самой жизни, но и от чертежа, т.е. "научно-обоснованных" представлений о том, что есть что в этой жизни и что делать, чтобы жизнь была приличнее, чтоб не было возврата собачки, мы не можем. Поэтому начинается внесение изменений  в нчертеж" по месту, по ситуации, где жмет сейчас. Ну , скажем, статистически известно, что соблюдение супружеской верности скверно действует на нервную

систему современных мужей /естественно, в ситуации, в которой собиралась статистика, но это не учитывается/. Вносим исправление в чертеж и объявляем, что мужья, соблюдающие верность - идиоты.  Освобождаем там, где жало, и кому- то, допустим даже большинству, сразу становится легче. Но то, что система таких исправлений может привести только к полной остановке собачки - мне известно. А тебе , читатель?

Великий автор чертежа - Моисей и жалкие производственники -Фрейд и компания.

Эссе

Выставка американской живописи

Среди зрителей много молодых, симпатичных, одушевленных. Экскурсоводы чешут взахлеб с восторгом и упоением от своей причастности к великому искусству,  оттого, что вот они понимают это суперсовременное и такое сложное и приобщают к этому пониманию других. Так сказать, подвижническая миссия, "нести в народ" и главное что нести? - великое, бессмертное и облагораживающее искусство.

А вот совершенно умилительная картинка; симпатичная и сама еще юная экскурсоводка,  по виду кибуцница предводительствует стайку девочек-подростков. Она усадила их прямо на пол и, усевшись сама в середине, вдохновенно приобщает.

И только один ты, Воин, бродишь среди них мрачным Гамлетом, исполненный недовольства, раздражения и негодования. За что и на что? Разве эта цветущая юность, получающая столько удовольствия и восторга от выставки - не лучшее опровержение твоих теорий? Что мешает тебе самому приобщиться к ним и черпать из того же источника наслаждений?

Поверь мне, читатель, в ту минуту я был начисто лишен самоуверенности, я хотел приобщиться и быть как все. Я подошел к одной из экскурсоводок и послушал ее объяснения возле картины Поллака.

- Вот обратите внимание на масштаб этой картины и на ее динамизм.  Pеволюционно в ней то, что в ней нет центра композиции. Во всех картинах до этого был центр, и благодаря этому существовала иерархия всего изображения в отношении к нему. Поллак разрушил эту иерархию.

Что мне делать с моим проклятым рассудком. Он мешает  мне приобщиться и слиться в экстазе. Он подсовывает мне ехидный вопрос: А зачем? Зачем, собственно, нужно было разрушать иерархию? Я удерживаюсь от встревания, дабы не испортить идиллию. Я ведь и сам стосковался по подобной атмосфере, атмосфере вдохновения прекрасным …, но только без фальши.

А самой экскурсоводке подобные вопроса не приходят    в голову. Для нее, как и для Поллака, надо полагатъ, борьба с иерархией в живописи столь же естественно прогрессивна, как и борьба с иерархией наследуемой власти в феодальном обществе. И она продолжает с восторгом:

- У этой картины нет ни верха ни низа, ее можно повесить как угодно или еще лучше положить на пол (и ходить по ней ногами - добавляет ехидно мой внутренний голос).

- А вот другая картина. Она меньшего размера и

благодаря динамизму мазков и ограниченности пространства мы чувствуем напряжение.

О, черт побери, опять "напряжение и разрешение". Я

столкнулся с ними впервые в начале моего пребывания в

Израиле, когда был в составе русского гарина в кибуце, и

тамошний художник приобщал нас к современному искусству.

Но нему выходило, что в каждой картине, и вообще в произведении искусства, есть напряжение и разрешение и что ничего другого нет и уж во всяком случае может не быть. Я спорил с ним до хрипоты на моем варварском тогдашнем иврите и "напряжение" это с "разрешением" надоели мне до чертовой матери. Нет, не могу приобщаться, ухожу!

В другом зале сидит симпатичная шумерка (охранница). Спрашиваю ее:

- Скажите, прекрасная синьорита, вы только шмеряете или вы также и хаваете?

   О, она не только шмеряет  и даже не только хавает- она в восторге.

   -Ну, поделись,1 о свет души моей, долей твоего восторга, пролей на! меня частицу света, исходящего от тебя и твоего восхищения и самого великогр искусства, а то я в темноте своей хожу здесь как закопченный чайник на выставке никелированной посуды.

   -Нет, говорит, тут человек либо воспринимает, либо нет и никакие приобщения невозможны.

   Тут я несколько взбеленился и изложил ей свой взгляд на..., но не стоит повторять то, что я сказал ей, т.к. я намерен сейчас нзложить это более уравновешенно  и пространно.

Что собственно происходит? Сначала, что происходит с самой живописью /и вообще, искусством/ пошедшей по пути абстракции, беспрерывного формального новаторства, разрушения всех, прежде существовавших норм, правил, границ, традиций и систем оценок в направлении максимальной свободы творчества и максимального индивидуализма, максимального самовыражения художника без всяких вопросов: для кого, для чего, хорошо ли, плохо и что из этого выйдет.

Начнем с абстрагирования. Само собой я не против него. Я чуть-чуть математик, а математика - прекрасный и холодный    блеск абстрактной мысли. Я не против абстракции и в живописи. Я люблю Пикассо и его голубой и розовый периоды и его "Гернику". Я люблю и Шагала и его летающих женщин и евреев  и коз, пасущихся на крышах. Не все я люблю и в Пикассо и в Шагале, но это и не обязательно. Во всяком случае, я не говорю, что если абстрактное, то, значит не искусство, и подайте мне только Венеру Милосскую в натуральную величину. Hо в абстрактном направлении зарыта определенная опасность. В чем она?