Рассказы, эссе, философские этюды

   В какой-то момент она попросила меня лечь на спину. Я чувствовал, что это - не от техник, что это - импровизация ее любви. Это нисколько не оттолкнуло меня и я сделал то, что она просила. Она насадилась сама на мой скипетр, охватила меня коленями и в свете свечи я увидел и почувствовал телом изумительный танец любви. Я знал к тому времени, что Алена не только талантливая музыкантка, но и великолепная танцовщица. Но такой пластики я не видел никогда даже в балете. Так простились мы "навсегда"... И тем не менее это оказалось не последняя наша ночь, хотя лучше было бы, чтобы именно она была последней.

   Вернувшись в Киев, я рассчитался с женами, подал документы на выезд и с головой окунулся в сионистскую деятельность. Вдруг месяца через три-четыре я получил от Алены весточку, что она через неделю будет в Киеве на 3 дня. Расставаясь, мы не обсуждали такую возможность - учитывая склад и понятия алениной мамы, представлялось совершенно нереальным, чтобы та отпустила свою дочь в другой город на 3 дня, тем более, ко мне. Но Алена, изобретательная Алена, движимая любовью, придумала комбинацию. Она влезла в какую-то культурно-комсомольскую деятельность и ее посылали или якобы посылали на какой-то съезд юных доярок с музыкальным уклоном. Ее приезд совпал со свадьбой у одной моей знакомой, точнее хорошего друга и большой помощницы в период моей предыдущей еврейско-культурнической деятельности. Свадьба приходилась на день перед выездом Алены назад в Одессу. Я не мог не пойти на эту свадьбу и не видел, точнее не разглядел, причины, по которой мне не следовало идти туда вместе с Аленой. А зря.

   Свадьба была еврейская, но не сионистская - сама невеста тогда еще не решилась ехать в Израиль, тем более ее и жениха родственники и знакомые, никого, из которых до свадьбы я, кстати, не знал. Что не означает, что они не знали меня заочно. Я был один из ведущих сионистов этого периода: на сионистской конференции по еврейской истории в Москве в этом году, проведенной несмотря на репрессивные меры властей, я был единственным докладчиком от Киева, в этом же году я возглавлял сионистскую демонстрацию в Бабьем Яру в годовщину трагедии и т.д. Сионисты же были в фокусе внимания в еврейской среде. Я уже сказал об отношении еврейского обывателя к первым сионистам периода Амика Диаманта, три-четыре года назад. Это была глухая неприязнь, замешанная на страхе: как бы нам из-за них не попало. Были и доносы. Теперь ситуация изменилась. В пробитую первыми брешь выехали уже сотни людей, и тысячи уже были в подаче. Правда, большинство сидело в отказе, но выяснилось, что тех, кто не сиониствует, а тихо ждет разрешения, власти особенно не преследуют, в тюрьмы уж точно не сажают (в отличие от сионистов), а многие и на прежних работах и должностях остались. Одновременно пошли письма из Израиля и выяснилось, что там просто рай по понятиям советского обывателя: зарплата больше, фрукты дешевле, дают квартиру, бесплатно учат ивриту. Отношение к сионистам изменилось, но это не значит, что они стали героями в глазах обывателя. Т.е. их героизм и правота теперь как бы признавались, но как: Обыватель не может признаться самому себе в своей неправоте, ничтожестве, трусости. Поэтому сионисты, даже оказавшись правыми и став героями одновременно продолжали оставаться для обывателя ненормальными. Ведь нормален в глазах обывателя только он сам. "Вот, этот сумасшедший, таки уехал и смотрите, как он теперь тем живет. Нет, в этой жизни везет только ненормальным". Желательно было к этому общему для них убеждению подыскать и какие-нибудь дополнительные "подтверждения". Я, с моей переборчивостью в женщинах, давал им такую возможность.

   Дело в том, что к этому времени в Союз дошла уже не легкая рябь, а довольно мощные волны воздействия сексуальной революции. Как выразился один мой сотрудник по моей еще инженерной работе после аспирантуры, т.е. лет за 10 до описываемых событий - "Сейчас нужно быть сексуал демократом". То есть нужно постоянно подчеркивать свою сексуальность. Нельзя, чтобы тебя долго не видели с женщиной - ты становился подозрителен на сексуальную дефективность. Еврейский обыватель заразился этой болезнь быстрей и сильней, чем коренной, в силу упомянутого мной духовного и нравственного упадка евреев в рассеянии (из-за чего я прежде всего и стал сионистом). Возожно, относить это ко всем евреям в рассеянии - преувеличение, одесские,например, не подпадали под это определение, но к киевским это относилось вполне. Но до сих пор я знал моего родного обывателя изрядно мало, несмотря на мои культурническую и сионистскую деятельность. С детства и вплоть до начала этой деятельности, так сложилось, я почти не соприкасался с еврейской средой в ее естестве. Конечно, у меня бывали и друзья-евреи и женщины-еврейки (хоть и мало), но они были такие же ассимилированные русско-культурные как и я, и хоть я и знал, что они евреи, но не отличал их от не евреев. В них и не было ничего еврейского, кроме носа. В период деятельности я, конечно, окунулся в еврейскую среду, но те, с кем я контактировал, или не были представительной выборкой - сионисты - или в какой-то мере нуждались во мне - получить вызов из Израиля, бесплатные уроки иврита, и потому подделывались под меня. Поэтому та атмосфера, в которую мы с Аленой попали на этой свадьбе была неожиданностью для меня, для Алены тем более. Неприятной неожиданностью.

   - Вот, это - тот самый сионист. Полез в герои, потому что у него с женщинами не ладится. -После расставания с Аленой в Одессе у меня еще не было женщины. То прощание еще звучало у меня в душе, не оставляя места новому чувству. К тому же Киев - не "брега" с их дикой свободой. Не попадалось подходящей. Да и вообще, сексуальная революция ломала обывателей, подчиняющихся принятостям любой победившей революции, но не меня. Я плевал на ее императивы, в чем не раскаиваюсь. Но плевал все же излишне беспечно. И это оказалось, зря.

   - Теперь привез показать нам какую-то "шиксу". Еврейки он не мог найти, тоже мне патриот. Интересно, он хоть спит с ней? Лева, ты у нас красавчик, иди пригласи ее потанцевать, посмотри, будет ли она к тебе жаться.

   Конечно, ничего такого не произносилось так, чтобы я или Алена могли это услышать. Но липкие взгляды, кривые ухмылочки, перемигивания, какие-то непонятные посторонним, но принятые в их среде кодовые словечки, явно на наш счет. Я чувствовал себя, как в дерьме, не сомневаюсь, что Алена тоже. Там "на брегах", я наплевал бы на то, что нет формального повода набить кому-нибудь морду и сделал бы это, так сказать по сумме ощущений. Но это были не брега, и это была свадьба моего друга и соратницы и я дотерпел до конца. Я до сих пор не знаю, правильно ли я поступил.

   Этой ночью мы страшно долго занимались любовью. Но души наши были немы. На четвертом разе я никак не мог кончить. Это занятие стало уже противным и мне хотелось просто вынуть и прекратить его, но я боялся обидеть Алену. Она оказалась смелей - Давай прекратим это - сказала она.

   На другое утро я проводил ее на вокзал. Никаких слов по поводу свадьбы не было произнесено между нами. И даже прощания. Так, до свидания. Но я знал, что вижу Алену в последний раз, даже если задержусь в Союзе еще на годы. Наша любовь, которую не могли убить ни взаимное освобождение, ни мои, а может и ее измены, умерла, залитая обывательскими помоями.

Философия бегающей собачки

  Сегодня встретил в Тель Гашомере молодого идиота в  форме, . который разряжался по Фрейду. Молотил всякую клейкую и  бессмысленную ерунду, обращаясь к людям ему совершенно незнакомым. Говорил громко, почти на крике, сопровождая несмешную свою муть "здоровым, жизнерадостным" смехом и подмигиваниями. Публика посмеивалась над ним. Некоторые острили на его счет весьма зло и ржали , но на него это не действовало. Он не обижался на обидные шутки и не отвечал на них, а продолжал молотить свою ахинею. Это вовсе не был ильфовский "жизнерадостный идиот", Тут вообще слово идиот надо употреблять с осторожностью, ибо как бы самому в таковые не попасть ,так как мы имеем дело с "великой", "революционной", "научной" философией, "освободившей" человечество, и с ее адептом и борцом за ее всемирное торжество. По ходу своей речи, без всякой логической связи с предыдущим и последующим, нормальной связи, принятой в разговорах нормальных дофрейдовских людей, зато с той связью, которая присуща "потоку сознания", "подсознанию" и  прочим постфрейдовским достижениям, он изрек "Надо разряжаться! Все, что в тебе есть, надо выбрасывать. Это полезно для здоровья".