Небо остается синим

Мчится машина, и навстречу бегут воспоминания.

А вот и переезд. Родные места остались позади. У Зеканя на сердце такое ощущение легкости, будто он заезжал сюда лишь затем, чтобы хорошо пообедать да заправиться бензином.

Машина мчится по прямому как стрела шоссе. Легко на душе у Зеканя. И такими же легкими, невесомыми кажутся молодые безлистые тополя, выстроившиеся вдоль дороги. Колокольни соседних сел окутаны белым плащом тумана. Молчаливые горы будто дышат друг на друга, и от этого в долинах струится синий туман.

О чем бы ни думал Зекань, что бы ни видел, все заглушала одна мысль: повышение. Как долго ожидал он этой бумажки в несколько строк, обладающей магической силой. В управлении сказали: вас ожидает высокая должность. Конечно, не огни большого города и удобства привлекают его, а масштабы. Наконец-то он сможет развернуться. А что было тут, кроме этих старых шахт? Разве что маленький стадион, который никак не могут достроить. Непонятно, почему так нравились жене Ирине эти шахтерские малыши, с которыми она возилась в музыкальной школе. Но там, в центре, их ждет иная жизнь!

«Выпьем за выдвижение Миклоша!» — до сих пор звучит в ушах Зеканя прощальный тост инженера Шильде.

Машина мчится под уклон на последней скорости. Зекань даже выключил мотор.

— Эх ты, глупая тварь! — добродушно обращается он к мотору. — Хозяин идет вверх, а ты его вниз тащишь! Я ведь тебе не Пишта!

«Выпьем за выдвижение Миклоша!» — повторяют мчащиеся навстречу горы, облака. У Зеканя такое ощущение, словно в кармане у него позвякивают золотые монеты.

Почему это вспомнился Пишта? Ах, да: он, Зекань, идет вверх, а тот, бедняга… Ну да он всегда был непрактичным, неприспособленным. Зекань однажды сказал ему это в глаза. Разбрасывался. Не было у него целеустремленности, что ли. Вот и поплатился парень…

Интересно сложились их судьбы. Шли они все время, будто два рысака на бегах, рядом. Иногда Зеканю казалось, что Пишта чуть-чуть вырывается вперед, и тогда приходилось напрягать силы, чтобы сравняться. Но теперь всё по-другому. Нелегко дался Зеканю этот перевес. Здорово пришлось драться за себя. С засученными рукавами. А Пиште все давалось легко, будто шутя. Да, работа спорилась у него, что и говорить. Но при этом Пишта часто забывал, к чему стремился. Так и разменял талант на мелочи. А он, Зекань, где не хватало таланта, брал упорством. Какое-то шестое чувство всегда точно подсказывало ему: стоит ли бороться?

Вспомнилось, как они еще в школе учились с Пиштой. Пишта был тогда ему по плечо. Оба сидели на последней парте. Бывало, подсказывали оттуда товарищам. Но почему-то товарищи Зеканю не были за это так благодарны, как Пиште. И на переменках охотнее играли с Пиштой.

Однажды они получили задание по ботанике — вырастить какой-то цветок. У Пишты растение получилось хилое, невзрачное, учительница поставила ему тройку. Зато у Зеканя красовалась пятерка. Правда, Пишта долго возился с цветком, пока не выходил его, но учительнице так и не показал.

Таким же остался Пишта и в шахте. Все возился с какими-нибудь пустяками, а о настоящей, большой работе забывал. Конечно, от этого страдала его зарплата.

А Зекань все делал по плану. Сначала он проводил вечера у преподавателя черчения. Потом освоил шахтомашиностроение. Он и сейчас улыбнулся, вспомнив, как пометил у себя в записной книжке: научиться танцевать.

Однажды между ним и Пиштой чуть до драки не дошло. Из-за Пальмы. Могло бы окончиться большим несчастьем.

— Ты что, с ума сошел? — крикнул Зекань вдогонку встречной машине. Она прошла так близко, что едва не задела его передним крылом. — Я бы тебе показал! — он погрозил кулаком.

…В тот вечер они сидели втроем в летнем парке. Пишта все время танцевал с Пальмой. И после каждого танца поддразнивал Зеканя: тебе, мол, не только на ухо, но и на ноги слон наступил. Правда, он говорил это добродушно. Но у Зеканя внутри все кипело. И все-таки провожал домой Пальму он, а не Пишта. По дороге девушка сказала ему: «Не беда, что из тебя не выйдет хорошего танцора. Зато…» — и, смутившись, умолкла.

На следующий день он не находил себе места. Его будто что-то распирало: не то радость, не то беспокойство. Спустившись в шахту, он долго, словно впервые заметил их, рассматривал соляные цветы на стенах, взблескивающие при свете ламп.

Ему хотелось в этот день совершить что-нибудь необыкновенное. Чтобы вся шахта заговорила о нем. Чтобы Пальма и Пишта убедились: он способен на большие дела.

Зекань быстро включил мотор новой, еще не испытанной машины. Два прожектора осветили ствол шахты, точно рампу в театре. Вдруг из темноты вылетел Пишта. Он ведь был тогда механиком шахты.

— Сейчас же выключи машину! — крикнул он, и угроза звучала в его голосе.

Зеканя оскорбил его тон.

— Так я тебя и послушался! А план кто будет за меня выполнять? Ты, что ли? — И вдруг вырвалось из наболевшего сердца: — Думаешь, не понимаю, что всё из-за Пальмы?!

На секунду все смолкло. Перестала гудеть машина. Остановились соляные глыбы, катившиеся вниз.

Не сказав ни слова, Пишта одним рывком выключил мотор.

Если бы не вмешался забойщик, кто знает, чем бы кончилась их стычка.

Зекань, пристыженный, ушел прочь.

А Пишта с того дня не отходил от машины. Все свободное время копался в ней. Прошло недели две, и вдруг однажды Пишта крикнул Зеканю:

— Можешь теперь работать на той машине!

Зекань от удивления ничего не ответил.

Только спустя много времени он узнал всю правду. Случайно узнал. Собираясь поступить в техникум, он стал наведываться в механический цех. Однажды в руки его попала деталь от машины, через нее проходила большая трещина.

— Не веришь, что был на волосок от несчастья? — не то насмешливо, не то серьезно спросил начальник цеха.

И тогда он узнал, что треснувшая деталь из той самой машины, от которой его силой оттащил Пишта.

Почему же Пишта тогда ни слова не сказал ему об этом? Хотя бы затем, чтобы рассеять его подозрения насчет Пальмы!

Машина мчалась дальше. Снова переезд. Покорно поднялся шлагбаум. Прошумела арка железнодорожного моста.

Казалось, ночь внезапно накрыла все вокруг темной густой вуалью. Время от времени со свистом проносились автомашины. Голые стройные тополя сонно шевелили ветвями. Тишина вползла в машину.

Впереди, на обочине, Зекань заметил «голосующего».

Сегодня ему хотелось быть великодушным. Резко затормозив, он распахнул дверцу и пригласил незнакомца садиться.

«В разговоре время пролетит незаметно», — подумал Зекань.

Но пассажир не выражал ни малейшего желания отблагодарить за услугу беседой. Как-то странно навалившись на дверцу машины, он сидел молча, с закрытыми глазами.

Зекань украдкой покосился на него: ничего интересного — усталый и сонный человек средних лет.

— Хотите закурить? — обратился он к пассажиру, доставая из пачки сигарету и пытаясь сохранить покровительственный тон.

— Что ж, можно…

Вспышка зажигалки на мгновение вырвала из темноты бледное, маловыразительное лицо. «Какой-нибудь мелкий служащий или завхоз», — подумал Зекань. У него была привычка раскладывать людей по соответствующим полочкам.

Ему так хотелось поговорить, поделиться своей радостью.

И он начал рассказывать издалека, довольно бессвязно. Рассказывал, как положено художнику, кое-где сгущал краски, кое-где убавлял. В зависимости от обстоятельств.

Незаметно заговорил о своих заслугах. Рассказал о похвальной записи в трудовой книжке, упомянул о справке, подтверждающей его участие в спасении шахты, когда ее залило водой. Даже показал портсигар, полученный в подарок на прощальном вечере…

Вдруг он умолк. Незнакомец, погруженный в свои мысли, рассеянно докуривал сигарету. Слушал ли он его?

Внезапно пассажир поднял голову, внимательно всматриваясь куда-то в даль. Мимо проходил поезд. Он казался заводной игрушкой, которую запустили в ночную темноту, и теперь она уже никогда не вернется обратно. Горы угрюмо следили за движениями непрошеного стального гостя, нарушившего их покой.