Небо остается синим

Тетю Тэрку вызвали по срочному делу. Привезли мальчика, еле живого. Все признаки тяжелой формы дифтерии. Тэрка быстрыми, не очень ловкими движениями сорвала с него одежду. Но вещи словно сговорились против нее: казалось, им не было конца. Тонкий шерстяной свитер, под ним полушерстяной, ручной вязки жилет. И бесконечный, черт знает какого цвета, полосатый шарф. И еще платок… Тетя Тэрка сердито сгребла одежду и сунула весь этот ворох кладовщице.

За долгие годы службы ей приходилось принимать множество больных. Среди них были и «легкие», и «тяжелые». Беспокойные и вялые. Словом, разные. Но то, что выделывал этот мальчик, ей, пожалуй, никогда не приходилось видеть. А что началось, когда он увидел шприц! Мальчик кричал, кидался, бил ногами, к нему невозможно было подступиться. Чудом удалось ввести ему сыворотку. Едва положив шприц, Тэрка помчалась к телефону: разговор оказался не менее сложным, чем только что сделанный укол. Дело в том, что Тэрка до сих пор не научилась выражать свои мысли по телефону. Она просто-напросто терялась. Может быть, потому, что не видела лица собеседника. В такие минуты из трубки доносилось нетерпеливое шипение: «Ради бога, тетя Тэрка, скажите наконец, что вам нужно?!» А старый доктор Фукс вообще не слушал ее, при первом же стоне — да, это были стоны, а не слова — кричал: «Еду!»

В этом отделении часто вступают в единоборство с «Косой». Борются тихо, отделение превращается в единый организм: каждый нерв напряжен, каждая клетка лихорадочно пульсирует. Мысли, чувства, все подчинено единой цели — спасти жизнь человека. Кажется, даже неодушевленные предметы вовлечены в битву: окна и двери, безмолвные стены, угрюмое декабрьское небо.

Шурша шинами, въезжает в больничные ворота небольшая машина. Приехал профессор из пригородного санатория. Он прервал свой отдых, чтобы явиться на консилиум. В предрассветной стуже беззвучно ступают по тротуарам тонкие ноги тети Тэрки в стоптанных башмаках. Кроме нее, «новенький» никого не подпускает к себе. Только тетю Тэрку. Он не боится ее рук, даже если видит в них шприц. А мамашу больного тихонько увещевает врач: нет, маленького Витю не прохватит сквозняком, его уложили далеко от окон и двери. О том, что кризис еще впереди, врач, не обмолвился ни словом.

Но вот миновал кризис. Даже воздух в отделении кажется мягче, все стало приветливее, точно природа весной, после долгих зимних месяцев. Радость чувствуется во всем: в ласковом прикосновении врача, в голосе старой Тэрки, которая рассказывает мальчику тут же сочиненные сказки. Ликование, победа!

Слова благодарности — в больнице дело привычное. Бывает, правда, что мать, взволнованная встречей с ребенком, забывает произнести их, но это тоже в порядке вещей. Сестры и врачи заняты очередным больным и подчас даже не замечают, когда уводят их пациентов. В тот день, когда маленького Виктора выписывали, тетя Тэрка была выходная. Мать Виктора казалась раздосадованной. Одевая мальчика, она не обнаружила среди вещей голландский шарф, которым закутали ребенка перед отъездом в больницу.

Перевернули склад, обшарили все уголки — шарфа не было.

— Вот почему та особа так рассыпалась передо мной в любезностях! — процедила мамаша, едва приоткрыв узкие накрашенные губы. Вызывающе сложив на коленях руки, она презрительно оглядывала суетящихся нянь: — Хороша больница, нечего сказать!

Появился заведующий отделением, и она бросилась ему навстречу. Но врач предупредил ее излияния:

— Насчет шарфа не беспокойтесь! — Он обещал выяснить, отыскать, принять меры,

— Хорошо еще, что тети Тэрки сегодня нет, — вздохнула одна из сестер.

А мать больного, разочарованная, но в то же время исполненная чувства собственного достоинства, обратилась к сыну:

— Идем, Витенька, здесь мы все равно ничего не добьемся!

— Смотрите, тете Тэрке ни слова! — коротко бросил врач, когда за женщиной захлопнулась дверь.

…На лестнице полутемно, подниматься на третий этаж трудно. Хрипло дребезжит звонок. За дверью молчание. Тетя Тэрка терпеливо прислушивается.

— Тетя Тэрка? — наконец раздается женский голос, и в голосе слышится явное удивление: кто такая? И все-таки дверь открыли.

Тетя Тэрка старательно вытирает ноги. Как это она не заметила, что половик лежит поодаль?

Приглашение войти явно запаздывает.

— Я едва узнала вас, — говорит хозяйка и, спохватившись, добавляет: — Пожалуйста, заходите!

Просторная светлая комната. Весело трещит в печке огонь. Но мягкий стул кажется тете Тэрке неудобным. Хозяйка суетится, бегает по квартире, словно у нее сто неотложных дел.

Тетя Тэрка одна в комнате. На стенах дорогие гобелены, но вокруг все разбросано. Или здесь готовятся к отъезду, или вещи еще не нашли своих мест?

— Витенька! — кричит хозяйка с балкона. — Смотри не вспотей!

Мальчик играет во дворе, но мать не зовет его, а тете Тэрке так хочется повидать Витю.

Наконец хозяйка вошла в комнату, села на краешек стула и подозрительно покосилась в сторону тети Тэрки.

Не зная, с чего начать разговор, она стала жаловаться, сетовать на рыночную дороговизну, на продавцов, которые только и думают, как бы обмануть людей. Теперь она почувствовала себя в своей тарелке.

А у старой тети Тэрки вдруг возникло желание встать и уйти. Надо было что-то предотвратить. Но что? Мысль вспыхивала и обрывалась. А тетя Тэрка продолжала сидеть. Что бы сказать такое? Но хозяйка опередила ее:

— Хотя шарф и нашелся… — она старалась придать голосу непринужденный тон, — но… видите ли… — так говорили барыни, рассчитывая прислугу.

Тетя Тэрка взглянула под ноги. На блестящем паркете возле ее башмаков образовалась талая лужица. Видимо, все-таки она плохо вытерла ноги.

Хозяйка тоже посмотрела на паркет, и тон ее стал еще высокомернее:

— Другой человек на моем месте тоже подумал бы, что шарф украли!

Тетя Тэрка не отрываясь смотрит на испачканный паркет. При чем тут шарф? Она растерянно оглядывается, и ей кажется, что и гобелены, и разбросанные вещи злобно скалятся на нее и твердят: «Это ты украла! Ты украла шерстяной шарф!»

Она встает. С кухни доносится аромат крепкого кофе.

Как много ступенек! Отчего спуск кажется ей труднее, чем подъем? Мокрое пятно на паркете. Извивающийся длинный шерстяной шарф. Вот почему так предупредителен заведующий отделением… И сестры тоже… И опять этот голландский шарф…

На дворе дождь. Большие ледяные капли падают и падают. Как странно — дождь в январе. А может быть, это ее, старой Тэрки, слезы? Они тяжело падают на крыши домов, на землю, на деревья.

Куда идти? Мелькнуло равнодушное, нетерпеливое лицо снохи. А вот один из ее маленьких пациентов. И улыбка его матери. Там ее ждут. А если нет? А если она и там не нужна?

Бесцельно плетется Тэрка по мокрым улицам. Все бессмысленно. Шлепает дождь по мостовой. Но вдруг она ощущает теплоту в своей руке. Маленькие детские ладони. Глаза ее встречают множество детских глаз, испуганных, вздрагивающих, словно крылья птицы, выпущенной на свободу…

Дождь прекратился.

Повышение

Легким, уверенным движением Зекань захлопнул дверцу машины. Закурив, он включил мотор с таким наслаждением, с каким в детстве нажимал на кнопку электрического звонка.

— Бог с тобой, старая развалина! — Он скользнул взглядом по надземным постройкам соляных шахт. В этих словах, произнесенных шепотом, было что-то снисходительное: словно он похлопывал по плечу младшего брата. Наконец-то он вырвется отсюда! Ему давно уже казалось, что в гигантских галереях шахты даже мысли превращаются в соляные столбы.

Зекань сворачивает на поперечную улицу, и перед ним вырастают огромные соляные горы. Какими жалкими кажутся эти заброшенные, безмолвные шахты. А сколько в них похоронено тайн! Сейчас они под снегом, а весной, когда снег стает, они станут похожи на промокших воробьев. Слева тускло поблескивает гладь озера. Мальчишки катаются на коньках. Вот и будут бегать так до самого вечера, пока матери не позовут их домой.