Небо остается синим

Я сел напротив и невольно залюбовался ею. Затаенная женская сила чувствовалась во всей ее фигуре, во взгляде, даже в непокорной пряди густых, выбившихся из-под косынки волос.

Но покрутив немного машинку, Марта остановила ее. Тускло поблескивали ножницы, она бесцельно вертела их в руке. Работа, видимо, не ладилась. Вдруг она подняла глаза.

И тут с губ моих сорвался вопрос.

— Да, — ответила она смущенно. — На фотографии рядом со мной Микола. — Я видел, как от волнения вздымается ее грудь. — Вы, верно, уже слышали? Микола был моим женихом… Может быть, вы думаете, что у нас с Петром происходит что-то неладное, — помолчав, заговорила она. — Нет, нет! За пятнадцать лет совместной жизни мы даже голоса не повысили друг на друга. Но… — она как-то виновато посмотрела на меня, — разве в этом дело? — И, справившись с внутренним волнением, заговорила другим, спокойным голосом. Видно, решила, что пришло время рассказать обо всем.

— Не здешняя я… Пришла в эти места малину собирать. Работа мне понравилась, но я чувствовала себя здесь одинокой. И горы, и люди казались мне мрачными, неприветливыми. Вот тут-то я и встретилась с ним, с Миколой… Я тогда плохо понимала по-украински, а он почти не говорил по-венгерски. Помню, мы все время смеялись… Над чем? Не знаю. Все нам казалось забавным: изогнутый ствол дерева, пухлые, как губки младенца, ягоды малины. Иногда мы катались на лодке. Катались! Лодку больше приходилось таскать по камням, чем плыть на ней. Но нам и это было очень весело. Порою Микола куда-то исчезал, на целые дни. И тогда вокруг все меркло, увядало. Но вот всему пришел конец. Миколы не стало…

Марта замолчала. Я понял: ей больше не о чем рассказывать. От соседей я знал, как она, спотыкаясь и падая, бежала к зловещей скале. Так и не добежала. Упала без чувств, а за это время увезли тело Миколы.

— После его смерти я хотела уйти из села, — продолжала Марта, — но меня задержал сын, которого я тогда ждала. Потом пришло освобождение. Какие это были дни! Я не помнила такой радости. Все стали добрыми, сердечными. Погода — и та стояла ясная, солнечная… Вскоре вернулся Петро. Я избегала встречаться с ним. Боялась? Нет, нет! Когда мы встретились в первый раз, Петро посмотрел на меня робко и боязливо, точно он был виноват в смерти Миколы. Ко мне то и дело приходили соседки и докладывали: Петро собирается жениться. То на той, то на другой. А какое мне было до всего этого дело? И вдруг совершенно неожиданно Петро пришел ко мне и сказал решительно: «Я забираю тебя к нам, в Скалистый дом!» Почему он женился на мне? Не знаю. Мы с ним никогда не говорили об этом. Шли годы, и в сердце накипали невысказанные мысли, слова…

На плите что-то зашипело, но Марта не обратила внимания. Я мучительно подыскивал в уме слова утешения. Но она заговорила снова — торопливо, словно боясь, что не успеет высказать всё…

— Я часто ловила себя на том, что сравниваю их. И всегда сравнение было в пользу Миколы. Я пыталась отгонять эти назойливые мысли и не могла. Мой муж казался мне серым, скучным человеком. Я даже не знала, о чем с ним говорить. Мне не нравилось, что он работает в жалкой железнодорожной будке. Мне был ненавистен запах рыбьего жира, которым он смазывал сапоги. Или эта вечерняя школа! Он закончил ее, потом уговорил меня учиться, а сам стирал пеленки. И за это — мне стыдно сейчас признаться — я презирала его. Мне казалось смешным, что ученые заинтересовались его опытами по выращиванию бука. Я не верила, что этот заурядный человек может диктовать свою волю природе.

Взгляд Марты скользнул по фотографии, висящей на стене.

— Сейчас, после поездки к брату, я по-другому смотрю на всё, — взволнованно продолжала она. И вдруг спросила: — Но, может быть, вам это неинтересно?

Помолчав, она продолжала:

— Я никогда ни с кем об этом не говорила. Понимаете, ни с кем! Даже с Петром… Я понимаю, что была неправа. Но я не могла избавиться от обидного чувства, что мой муж женился на мне из жалости. И вместе с тем я чувствовала, что Петро любит меня. А я… Микола был для меня мечтой. А Петро — это действительность, будни. Все так запутано…

Она помолчала, переждав, пока погаснет огонь, клокотавший в ее душе, и продолжала почти спокойно:

— Все эти годы я встречала тот же боязливый, робкий взгляд. Ни одного резкого слова, ни одного упрека… С каким терпением относился он к моему брату, не говоря уже о сыне, который сейчас служит в армии. Недавно — вы помните — он сам настоял, чтобы я поехала к брату. Если бы вы знали, каким пьяницей и бездельником был мой брат. Настоящий трутень! Даже я гнала его вон, когда он приходил клянчить деньги на выпивку. А у Петра всегда находились для него добрые слова. И теперь, когда я была у брата, он не раз повторял: «Если бы не твой Петро…» Сейчас брат работает на авиационном заводе. Бросил пить. Все его уважают. И вот когда я ехала обратно, на меня вдруг нахлынули мысли, словно они давно подстерегали меня и лишь ожидали удобного случая… Я перебрала всю свою жизнь и решила: приеду домой и все расскажу Петру. Но, как видите, не сделала этого. Почему?!

Марта оттолкнула от себя шитье, так больной отталкивает пищу. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, словно она пыталась разглядеть что-то в будущем. За окном белели горы. Казалось, кто-то невидимый окутал каждую ветку прозрачной белой тканью.

Я сидел не двигаясь, боясь спугнуть новое чувство, переполнившее мою душу. Не это ли чувство побудило Марту рассказать мне о своей жизни?

Марта замолчала, поднялась и начала собирать в узелок ужин. Это меня удивило: я знал, она никогда не ходила к мужу на работу. «Значит, все-таки…» — подумал я про себя.

Часы громко и как-то угнетающе тикали. Жалобно пищало и шипело в печи сырое полено.

Уже направившись к двери, Марта вдруг возвратилась и подошла ко мне — так близко, что я слышал биение ее сердца.

— Скажите, — нерешительно проговорила она, — правда, что моя жизнь была сплошной ошибкой? Ведь и в буднях необходим героизм? Как вы думаете?

Она ушла, не дожидаясь ответа. Очевидно, спрашивала не меня, а себя.

Я подошел к окну. В наступающих сумерках я с трудом различал ее фигуру. Марта медленно шла по заметенной снегом тропинке. Вот она убыстрила шаг и наконец побежала. Вскоре ее фигура растаяла в снежной мгле.

Я был взволнован. Даже не помню, что я делал. Оделся, пошел в село, с кем-то о чем-то говорил. Домой вернулся поздно и сразу заметил: вешалка пуста, Марты нет дома. Это меня обеспокоило.

Бесконечно тянулось время. Наконец я не выдержал и пошел к железнодорожной будке.

Горы застыли безмолвные, хмурые, словно в предчувствии надвигающейся беды. Мягкий голубоватый свет заливал все, и это голубое молчание вызывало мысль о бесконечности и бессмертье.

Вот наконец и железнодорожная будка. Здесь Петро Варга встречает и провожает свои поезда. И, открывая дверь, я подумал о том, что эта будка, затерянная в снегах, не так уж безвестна — рука Петра ежедневно прощупывает одну из важнейших железнодорожных артерий страны.

Я вошел в будку. Первое, что я увидел, был брошенный на пол железнодорожный фонарь. Маленький огонек боязливо мигал и чадил. Бледный, прыгающий свет освещал Марту. Она склонилась над Петром, лежащим на скамье, ее растрепанные волосы почти скрывали его лицо, и я видел только безжизненно повисшие руки. Она что-то шептала ему или о чем-то спрашивала? Что здесь произошло? Ноги мои онемели. Внутри все задрожало.

— Петро! Слышишь меня, Петро? Прости! — расслышал я наконец слова Марты, голос ее срывался. И вдруг крошечную каморку заполнил отчаянный вопль.

Петро не двигался. Он был мертв. Но что же случилось?

Марта казалась страшна в своем отчаянии.

Я не помню, о чем я ее расспрашивал, помню только, как в тишине, словно опадающие листья, шелестели еле слышно слова:

— На дворе… в снегу порвались провода… Он умирал… Электрический ток, а может быть, сердце… Я внесла его… Он уже не дышал… Если бы врач… Я не могла его оставить…