Небо остается синим

В один из воскресных дней, после обеда, я зашел к своим новым друзьям. Там собралась небольшая компания — рабочие лесхоза. Слушая их разговоры, я понял, сколько у них нерешенных вопросов. А мне-то казалось, что в этом селе уже решены все проблемы! Как эти люди обеспокоены и вместе с тем по-хозяйски уверены в себе! Да, да, по-хозяйски! Об огромных лесных массивах они рассуждают столь же свободно, как некогда о жалких клочках земли шириной в ремень. Заговорили о международном положении. Все их волнует, — о Кубе они тревожатся, будто о близком добром соседе. В разговорах, спорах присутствовала какая-то внутренняя радость, словно пастушеские костры в ночи.

Только один Бодо, как всегда, недоволен. Вечно он на что-то жалуется. Лицо у него красное, злое.

— Сейчас никому и дела нет до того, кем был раньше старый Бодо, — ворчливо говорит он. — Ни в грош не ставят человека! — Он обводит глазами товарищей, ища сочувствия.

— Да кто тебя обижает? — резко обрывает его один из собеседников. — Тебе ведь предлагали лесосеку «Полонина»? Или ты запамятовал? — Его товарищ угрожающе шевелит большими, как лопата, руками.

— Т-то п-правда, — заикается Бодо и краснеет еще больше. — Велика честь — лесосекой руководить!.. Куда как много храбрости надо! Вот когда мы полсотни жандармов держали в страхе, — это было дело!

Его больше не перебивают. Глядя на лица собеседников, я понимаю, что Бодо не впервые кичится своими партизанскими заслугами. И товарищи снисходительны к этой слабости Бодо. Как-никак в те годы он действительно был боевым парнем!

— Ну, это ты уже слишком! — упрекнул кто-то расхваставшегося Бодо. — Ведь на это дело должен был идти Скалистый.

Я насторожился: впервые в разговоре упомянули о моем хозяине.

Разгорелся жаркий спор.

— Постой, как же это было?.. Ага, вспомнил. Не Микола, а Петро должен был поехать на поезде…

— Ты что, забыл? У него была взрывчатка!

Воспоминания разгорались.

— Помнишь, с Петром в последнюю минуту случилась беда: что-то попало ему в глаз. А Микола, — рассказчик обратился ко мне, — знаете, как он любил своего брата! Поезд уже тронулся, Микола не долго думая выхватил у Петра из рук пакет, два прыжка — и он в вагоне.

— Это была его последняя поездка, — задумчиво произнес мой сосед. По голосу его я понял, что он до сих пор не может примириться с тем, что произошло. Видно, много отдали бы эти люди за то, чтобы Микола хоть на минуту оказался среди них. Но они молчали. Только глаза их говорили об этом.

А я вспомнил о фотографии, которую видел в комнате Скалистых. Так вот кто был снят рядом с Мартой! Не Петро, а Микола, его родной брат!

Разговор продолжался. На Миколу больше месяца велась облава. Жандармы с петушиными перьями на шляпах прозвали его грозой Карпат. Сколько раз он ускользал от них! И вот наконец его заметили в поезде. Микола понял, что его выследили, и на полном ходу выскочил из вагона. Но поздно. Раздался выстрел, он был ранен. Так жандармы схватили одного из опаснейших своих врагов.

С ним расправились без суда — привязали на шею большой камень и сбросили со скалы смерти. Труп Миколы нашли случайно. Какой-то паренек заметил цветущий на обрыве эдельвейс. Полез за ним и наткнулся на мертвое, искалеченное тело…

…Обратный путь к Скалистым показался мне бесконечным. Впрочем, они и вправду жили далеко от села. Я шел по тропе, и горы, гордые и безмолвные, провожали меня. Я думал о том, что это они были немыми свидетелями трагедии Миколы. Каждый куст, каждое дерево, казалось, нашептывали мне о гордом верховинце. И сейчас в тишине спускающегося вечера стали по-новому дороги мне эти величественные горы, древние леса, шумные реки…

В тот вечер мои новые друзья несколько раз называли имя Марты. Она была невестой Миколы. Почему же она стала женой Петра? «Впрочем, что тут удивительного?» — прервал я сам себя.

Дома я никого не застал.

А через несколько дней вечером появилась Марта. Она приехала не с тем поездом, с которым ожидал ее Петро. Долго не могла протиснуть в дверь большой чемодан, забыв в рассеянности повернуть его. Старик, сидевший на своем обычном месте у печки, смерил ее недружелюбным взглядом.

— Зачем сдвинули шкаф? — спросила Марта вместо приветствия. — Он ведь никому не мешал! Темнее стало в комнате, — добавила она и сбросила пальто.

Потом вытащила из чемодана книгу по пчеловодству и протянула мужу. Взглянув на меня, она смутилась, снова нагнулась над чемоданом и вынула блузку — подарок дочке.

После поездки Марта изменилась, словно ее сломило что-то. Погас огонек в глазах, она все время суетилась — казалось, старается заглушить в душе какое-то тягостное чувство.

Впрочем, она прилагала все усилия, чтобы никто не заметил этой перемены. Но это ей не всегда удавалось. Она неумело скрывала какое-то новое чувство нежности к дому, к вещам, вспыхнувшее в ее сердце за время поездки. Бывало, перетрет каждую вещь, до блеска натрет пол, даже мешочки с семенами, вечно валявшиеся в беспорядке, аккуратно уложит на место. Теперь Петро, вернувшись с работы, часто не мог отыскать нужный мешочек, который прислал ему какой-нибудь сибирский лесник. Правда, он не говорил жене ни слова, только поглядывал на нее недовольно, с укором. В своем раздражении он и не замечал, какой идеальный порядок навела жена в доме. Это обижало Марту, нежность ее исчезала, превращалась в строптивость.

Глядя на старого Варгу, который пыхтел своей черешневой трубкой и время от времени помешивал головешки в печи, я чувствовал, что он считает свою сноху виноватой в чем-то. Но в чем?

Шли дни. В доме царило напряжение, готовое вот-вот разразиться взрывом. Но бывает ведь, что тучи, тяжело нависнув, вдруг рассеиваются?.. «Может, и у нас обойдется?» — думал я и продолжал бродить по селу. Но последнее время, разговаривая с людьми, я ловил себя на том, что мысль моя все чаще и чаще возвращается в Скалистый дом. Иногда мне казалось, что Марта поглядывает на меня как-то странно, словно чего-то ждет от меня.

Дела давно требовали моего возвращения домой, а я все откладывал отъезд. А тут началась буря. Я решил: пережду и поеду.

Несколько дней подряд ветер бушевал над селом. Неистово метались голые ветви деревьев. С треском падали на землю сухие сучья. Все вокруг было беспомощным, беззащитным.

Но вот однажды к вечеру ветер упал, тишина показалась странной, непривычной. А наутро пошел снег, мягкий, пушистый. В природе наступило успокоение. Но в доме Скалистых не стало покойнее. Безмолвная тревога притаилась в углу, как огромный паук.

Марта приготовляла завтрак, торопливо нарезала хлеб. Лишь беззаботная болтовня дочки нарушала гнетущую тишину этого утра.

— Мама, смотри, снег! Ура! Первый снег! — И Лиза, как была, в одной рубашонке, бросилась на шею к матери и крепко ее расцеловала.

— Ну хватит, хватит! — невесело улыбалась Марта, освобождаясь из объятий дочки.

А Лиза уже с увлечением рассказывала старому Варге:

— Диду, сегодня у нас будет экскурсия в университет. Нам покажут электронную машину. Как, ты не знаешь, что это такое? Эта машина может даже звезды на небе сосчитать!

Сегодня все с беспокойством поглядывали на Бескида, — пес сутра лежал неподвижно под лавкой. Старый Варга бормотал что-то невнятное, Петро молча смазывал сапоги рыбьим жиром. Даже Лиза притихла.

Петро ушел на работу, но вдруг неожиданно вернулся и, растерянно взглянув на меня, пробормотал:

— Вы знаете…

В этот момент только что исписанная страница упала под стол, и я, досадливо морщась, нагнулся за ней. А когда выпрямился, Петра уже не было в комнате. «Странно, почему он не договорил?» — подумал я, держа в руке исписанный лист бумаги.

Когда после прогулки я вернулся из села, Марта была дома. Это меня удивило, обычно она приходила к вечеру.

Марта казалась взволнованной. Несколько раз взад и вперед прошлась она по комнате, потом, подумав, открыла швейную машинку и начала что-то строчить.