Западный край. Рассказы. Сказки

Всякого наглядишься на ярмарке в Финша: и горького, и смешного. А уж многолюдье какое!

Парни и девушки держатся в сторонке от толпы, прогуливаются себе вольно и беспечно. Тревоги и горести житейские им еще неведомы, они не замечают ни мужчин, упившихся сивухой от безнадежности и отчаяния, ни женщин, что, подобно камням, неподвижно застыли возле них, безропотные и терпеливые. Нет, молодость свободна и весела, не замечает она чужого горя.

Празднично разряженные, стоят рядком девицы, прислонившись к каменистым уступам, а перед ними раскрасневшиеся от выпивки парни с кхенами в руках выводят «веселый наигрыш». Вот один пустился в пляс по широкому кругу — этот танец называется «гуляние». Вот другой скачет взад-вперед на одной ноге, отплясывая «клубок ниток». Голоса кхенов, то отрывистые, то певучие, звучат все громче. Девушки, расправляя концы розовых головных повязок, с улыбками провожают взглядом парней, умудрившихся в наигрыше и танце показать все три колена «весеннего праздника», а парни рады стараться — все в поту, они продолжают раскачиваться, стуча пятками и подбрасывая обе ноги… Кому не по сердцу такие искусники?..

Но вдруг у входа на торжище возникает какая-то суматоха. Слышатся крики, брань, отчаянные вопли. Несколько женщин зао [16] в испуге схватили свои мешки и побежали прочь. «Бандиты! Бандиты напали!..»

Но бандитов не было и в помине. Это солдаты, ведя в поводу лошадей уездного начальника, пришли собирать налог. Десяток коней с огромными — пока еще пустыми — вьюками врезались в толпу. Стиснутые в толчее люди завыли, закричали, принялись браниться. Ничего не понять: то ли народ поносит солдат, то ли вояки честят толпу…

Солдаты не стеснялись. Кто продавал кукурузные початки, у того брали кукурузу. С десяти лангов [17] опиума взимался один. У людей лы, торговавших кошелями, отбирали один кошель из трех. Размотав куски полотна, сотканного в деревнях тхай, отрезали от каждой штуки по два шаи [18]. Старику из племени хани, торговавшему сплетенными из лиан скамейками, пришлось отдать две скамейки. Старухи из племени зао, оробев, сами преподнесли солдатам два свертка дрожжей. С тех, кто торговал овощами, взяли по две вязки капусты и по дюжине-другой пучков лука… Хватали, тащили, заталкивали в тюки. И конечно, себя не забывали. Жрали, пили, брали повсюду, куда могли дотянуться — своя рука владыка.

Где бы ни останавливались солдаты с конями, там немедленно поднимался шум, слышались жалобы, вопли и брань, сыпались удары, бежали люди.

Обойдя торговые ряды, сборщики, ведя лошадей под уздцы, вышли на склон горы, где веселилась молодежь. Кто не торгует, тот податей не платит. Но девушки, завидев солдат, в страхе разбежались, да и кое-кто из парней с кхенами, которые только что отплясывали с таким жаром, убрались от греха подальше. Веселье расстроилось.

Но вот солдаты, набив до отказа тюки, ушли. Совсем было улеглась суматоха, как вдруг люди снова бросились врассыпную, вопя что есть мочи:

— Спасайтесь!

— Смерть идет!

— Бесы, бесы!..

На краю ярмарочной площади стояли Тхао Ниа и маленькая Ми.

Ниа был бледен. Длинный шрам, пересекавший его лоб от волос до правого уха, стал еще заметнее от стужи. (В прошлом году, когда мальчик возился возле хижины, из чащи вышел медведь и хватил его лапой по голове. Рана зажила, но на лице у Ниа остался глубокий синеватый шрам.)

Брат и сестра, грязные, нечесаные, с черными джутовыми мешками за спиной, походили на медвежат. Словно два звереныша, которые вылезли из родного леса на гору, где, как они думали, никого нет, дети в изумлении и страхе прижались друг к дружке при виде диковинных тварей, готовых их разорвать.

Все торжище было охвачено ужасом.

Как же попали сюда Тхао Ниа и Ми?

Мать строго-настрого запретила детям спускаться в Финша. Она боялась, что злые люди убьют их. Она знала: особенно опасно выходить из леса в дни праздника.

Едва начиналась ярмарка, вдоль лесной опушки валил народ из деревень. Затаившись в зарослях, дети слышали говор, пение рожков, позвякивание серебряных обручей на шеях и ногах проходивших девушек. Ниа точно определял эти звуки и объяснял их значение сестренке. Что же касается Тхао Кхая, то его это не интересовало. В свои десять лет он о ярмарке и не думал. Целые дни напролет он копался в земле, отыскивая клубни маи [19], или ставил силки и ловушки.

Тхао Ниа был старше, в его возрасте подростки уже играли на свирели [20]. И он не хотел отставать от сверстников — смастерил себе свирель, отыскав подходящий бамбук и высверлив в нем дырочки, и частенько подолгу наигрывал в лесу. Но играть для себя одного было грустно. Ему страстно хотелось сходить на ярмарку, взглянуть на людей. Маленькой Ми, которой очень нравились его рассказы о том, как веселятся в Финша деревенские девушки, тоже захотелось увидеть все своими глазами.

Мать предупредила:

— Тебе нельзя ходить на ярмарку, доченька. Если люди увидят тебя — убьют.

— За что, мама?

Мать не сумела или не посмела ответить, и Ми пропустила этот запрет мимо ушей.

В тот день Ниа и Ми сказали матери, что идут на пашню, а сами со всех ног пустились в Финша.

Всю жизнь они прожили в лесу, ярмарки никогда не видели и не знали даже, что это такое. И вот она — ярмарка. Широкая, забитая народом площадь, пахнет дымом и жареным мясом. Все на этой площади необыкновенно и заманчиво.

Ниа очень хотелось присоединиться к девушкам и парням, игравшим на рожках и свирелях. Но он не посмел остановиться у плетеной клетушки, где сородичи богатого купца Цина вываривали тигриный жир и ловко и споро увязывали в тюки вымененные товары. Любо было глядеть на такую работу: едва заполучишь вещь, глядь — а она уже в тюке.

Но Ниа смотрел не на них. Он глаз не мог оторвать от ярмарочного веселья. Свирель свою он давно уже достал из-за пазухи и держал в руке. А у маленькой Ми в глазах рябило от чудесных ярко-красных нитей в пальцах толстого белолицего человека с золотыми зубами. В нос бил крепкий дух мясного отвара — неподалеку вокруг котла суетились люди, они подкладывали хворост, добавляли в котел соль, черпали и пробовали кипящее варево. На такую еду даже глядеть было сладко. А какова же она на вкус?..

Нет, издалека ничего толком не разберешь. Ярмарка зачаровала детей, и они осмелели. Тхао Ниа и думать забыл, что они — «отродье Зианг Шуа, одержимой злым бесом», что они — беглецы, укрывшиеся в лесной чаще. Он видел перед собой людей, таких же, как он сам, и… потихоньку подошел с сестрой к ним поближе.

И тут их заметили. Оборванных, грязных, странных на вид. Заметили и заметались, вопя во все горло:

— Лесные бесы!

— Бесы!

— Нечистая сила!

Вся ярмарка загудела, словно на торговые ряды напали бандиты и воры.

Поначалу Ниа удивился. В чем дело? Ведь они пришли на ярмарку, как все люди. Почему же народ так напугался? Разве пристало взрослым бояться детей?

Но крики становились все громче, все яростней, люди уже надвигались на них, размахивая ножами, грозя убить — точь-в-точь как предсказывала мать.

Ниа схватил сестренку за руку и поволок прочь. Она сердито вырвалась — ей нравилось на ярмарке, озлобленной брани и угроз она не понимала и потому никого не боялась. Ниа прошептал ей на ухо:

— Мама ведь говорила… Они убьют нас!

Вот тогда Ми все вспомнила, и они пустились наутек обратно в горы.

— Держи их! Держи!

— Злые бесы изведут нас! Всех до единого!

— Смерть идет!

— Лови их!

— Бей!

Старики, хватившие водки, орали громче всех. Вопили и курильщики опиума, хотя не могли сдвинуться с места и только хлопали глазами. Кое-как поднявшись на ноги, пьяницы невнятно мычали, тупо топчась на месте.