Западный край. Рассказы. Сказки

Вскоре, однако, все успокоилось. Пьяницы вернулись к своей выпивке, и вновь заходили чарки в лад нескончаемым россказням о сватовствах и свадьбах, о купле-продаже, о долгах и ссудах; собеседники думали и гадали, кто завтра вынесет соль на продажу и где лучше присмотреть лемехи к плугам; завязывались беседы — где уважительные и душевные, а где злобные и гневные, пересыпаемые угрозами. А люди, склонные к раздумчивости, пили молча, подперши щеку рукой. Жизнь ярмарки вернулась в свою колею.

У соляной лавки толчея началась пуще прежнего. Один из прислужников Цина, продававший соль, громко сетовал на усталость и грозился закрыть торговлю. Само собой, это был просто-напросто способ набить цену. Но люди теперь изо всех сил старались пробиться к прилавку: не успеешь купить соль у купца, завтра худо придется — иди тогда к начальнику, кланяйся низко да еще и опиума поднеси, иначе он и щепотки не продаст. Все орали и бранились, хрипели и, стиснутые со всех сторон, едва дышали, люди оступались и падали друг на друга, но никто не желал посторониться. Каждый — сам за себя — толкался и лез вперед, рискуя сломать себе шею.

Только один-единственный парень, самый азартный, наверное, остался возле раскрасневшихся девушек и неутомимо отплясывал с кхеном в руках. Девушки, сбившись в кучку, передавали друг другу чашку с водкой и отпивали по глотку, но, когда подошла очередь плясуна и чашку протянули ему, он вдруг остановился, схватился за свою пустую бамбуковую флягу для соли и со всех ног пустился бежать к соляной лавке, там он мигом смешался с толпой и пропал из виду.

Где уж тут было гоняться за «бесовским отродьем Зианг Шуа»!

Убежав с ярмарочной площади, Тхао Ниа и Ми скатились в ущелье и оказались между домом начальника и крепостью. Стены укрепления щетинились каменными зубцами, за ними маячили часовые с грозными ружьями. Огромные каменные глыбы нависали над ущельем, казалось готовые вот-вот обрушиться на детей. А напротив крепости высился дом начальника, величественный, как гора. По дороге к нему взад и вперед сновали вереницы людей — таскали воду из родника. Поднявшись по склону, водоносы разделялись на две цепочки: одни наполняли крепостной водоем, другие — пруд с рыбками во дворе у начальника.

Ниа и Ми остановились в нерешительности. Им хотелось вернуться назад, на ярмарку. Но при виде зубчатых стен и блестящих стволов ружей им стало страшно. Дети снова пустились бежать и вскоре были уже далеко. Впрочем, по дороге домой они не раз останавливались и оглядывались в ту сторону, где осталось торжище. Никак не могли они взять в толк, отчего это люди набросились на них…

К вечеру в горах поднялся сильный ветер. Желтые, поросшие кустарником кручи сделались вдруг черно-серыми и окутались тьмой.

Порывы ветра несли в лесную глухомань чудесные знакомые звуки, и, прислушиваясь к ним, Зианг Шуа на минуту отвлекалась от тоскливых мыслей, но тут же становилась еще печальнее. Ведь это подумать страшно, чтобы человек вот так, навеки, спрятал лицо свое в лесу. Никогда мео не селились в лесных чащах, испокон веков их предки наслаждались ясным небом над головой. Они и дома свои ставили так, чтобы всегда видеть над собой бездонную синеву.

И когда из-за сгрудившихся гор, оттуда, где были деревни, долетали отзвуки прежней, такой недоступной теперь жизни, бедной лесной отшельнице хотелось слушать их снова и снова. Вот закричал петух, завизжали свиньи… позвякивают колокольцы на шее у буйволов, простучали лошадиные копыта по камням… Кто-то окликнул ушедших на пашню… Алая, как огонь, птица печально поет свою вечернюю песню. Двор вокруг дома вымощен камнями. Среди груш и слив высится персиковое дерево, вьется, поднимаясь по стволам, зеленая плеть бау [21] с едва округлившимися плодами… Разве может забыть старая Зианг Шуа, как там, в родных горах, радость переполняла сердце, как по утрам до света уходила она на пашню и возвращалась домой в сумерки, как они все вместе трудились в поле…

Долго сидела Зианг Шуа, прислушиваясь к далеким отзвукам прежней своей жизни, предаваясь неясным воспоминаниям. Детям легче — все трое, а особенно маленькая Ми, не мыслят себе иного существования. Но молчали и дети, а потом малыши отправились спать. Последним лег старший сын — Ниа. Хижина затерялась меж звериных троп, утонула в ночи… Случалось, что лани, убегая от тигра, испуганно жались к ее степам.

Глубокой ночью ветер донес до слуха Зианг Шуа пение свирели и топот копыт, повелительные крики и громкую брань. Наверное, это богатый купец Цин понукал своих людей, увязывавших тюки с товарами, торопил их, чтобы завтра спозаранку тронуться в обратный путь. Торжищу, видно, конец, богатый купец отъезжает к далекому устью Ван, где отпразднует Новый год у людей тхай.

Тхао Ниа наказал сестренке не говорить матери о походе на ярмарку, но Ми, едва вернувшись домой, выложила все, как было.

Мать была вне себя от страха.

— Не будешь слушать меня — сгниешь заживо и больше никогда меня не увидишь! — сказала она сыну.

Ниа молча потупился. С матерью не поспоришь. Но все же он никак не мог уразуметь, за что их прогнали люди. Еще пуще прежнего терзался он желанием снова увидеть ярмарку, да что толку… Мать ничего не объяснила, а он не посмел расспрашивать.

Очаг давно погас, в хижине стало темно. Мать все еще не ложилась — она сидела у стены неподвижно, и слезы катились по ее щекам. Впрочем, сама Зианг Шуа не замечала этих слез. Слезы никогда никому не помогали… Давно уж она убедилась: как бы ни был плох прошедший день, а все же он лучше грядущего, ибо жизнь человеческая, будто тлеющая хворостина, постепенно, с каждым новым днем идет на нет, пока не рассыплется в пепел и прах.

Никак не могла заснуть и маленькая Ми. Снова и снова вспоминала она увиденное на ярмарке, и ей не терпелось расспросить мать о всех этих диковинках. В конце концов она не выдержала.

— Мама, расскажи про базар купца Цина, — попросила она. — Какой он был раньше?

Зианг Шуа часто рассказывала ей про «базар купца Цина» — так называли ярмарку односельчане. Она описывала разные редкости — обо всем этом она могла только мечтать: штуки синего полотна, красное сукно, цветные нитки для вышивания, новенькие иголки, два сорта черного перца, и перец белый, и еще целебный перец, излечивающий болезни живота, если же роженица съест десяток зерен этого перца, у нее ослабнут боли и будет много молока… Она рассказывала о том, как девушки, которым не по вкусу пришелся мясной отвар, угощались на ярмарке острой похлебкой, которую продавали люди из племени сафанг, заедая варево поджаристыми кукурузными лепешками. Правда, самой Зианг Шуа даже в пору ее беззаботного девичества ни разу не довелось отведать чудесной похлебки…

Бесчисленные истории эти, удивительно похожие одна на другую, Ми слыхала от матеря с тех пор, как научилась понимать слова. Однако ей всегда хотелось услышать их снова и снова.

Но на этот раз мать ничего рассказывать не стала, а только сказала сурово:

— Чтобы больше на ярмарку ты не ходила. Немало девушек мео, спустившись с гор на ярмарку, ушли за богатым купцом Цином и навеки забыли свой род и свое племя.

— А потом они вернулись домой?

— Нет. Они больше не хотели быть мео и даже дорогу домой позабыли.

— Жалко их, правда?

— Забывших дорогу к родному дому жалеть нечего, — возразила мать. — Жалеть нужно тех, кто и хотел бы, да не смог вернуться.

— А кто не смог вернуться?

Мать промолчала. Потом, немного погодя, вздохнула:

— Начальник уезда гонит народ в носильщики к богатому купцу Цину. Купец накупает у мео столько добра, что вьючных лошадей не хватает, и начальник заставляет людей тащить тюки. Каждый год угоняют нескольких человек…

— Далеко?

— Да.

— А кто-нибудь потом возвращается?..

Бесконечно тянулась долгая ночь. В лесу похолодало.

Зианг Шуа незаметно задремала, и вдруг в отдалении послышался стук копыт. Звук, издавна отзывавшийся в ее жизни зловещим эхом. И вот на каменистом склоне горы, совсем рядом с хижиной, возник горящий факел.