Западный край. Рассказы. Сказки

— Прекрасно!

— Только вот насчет вожаков… головного и второго…

— Что такое?

— Да вот… хворь их у меня извела…

— Гм… Не повезло вам.

— Истинно так, почтенный! Главное, как ярмарка началась, я даже от ближних перегонов, самых прибыльных, отказывался — берег лошадей для ваших товаров…

Цин холодно перебил старого Тонга:

— Оно и понятно. Когда вы ходите со мной в Финша, вы разом получаете кругленькую сумму — намного больше, чем дают вам эти самые ближние прибыльные перегоны!

— Конечно, конечно, щедрость ваша известна всем, почтенный…

— Жаль. Ну что ж… Мешкать я не могу, сами понимаете, товар должен поспеть на ярмарку. Придется мне обратиться к хозяину Део…

Тонг побледнел. Цин возил свои товары в Финша на его лошадях не один десяток лет. Лошади у него были добрые, и купец всегда платил хорошо. К тому же поездки в горы к мео приносили Тонгу изрядный дополнительный доход — он тайно поставлял опий держателям курилен. И вообще лошадник и купец настолько свыклись друг с другом, что уже не торговались из-за цены перевоза.

Нет, не думал Тонг, что Цин вот так сразу от него отступится. Окаменев от горестного изумления, он стоял молча, не зная, что сказать. А богатый купец Цин только ухмыльнулся, показав два ряда золотых зубов, и похлопал его по плечу.

— Ничего, — произнес он. — Не огорчайтесь. Поможете мне в следующем году.

Может быть, Цин говорил ему еще что-нибудь в утешение — старый Тонг не слышал. Он словно и вправду окаменел. Он думал о своих вожаках — первом и втором, — которые всегда вели его караваны…

Они никогда ничем не болели и вдруг издохли оба сразу, за полдня, как раз позавчера, когда купец Цин вступил в город.

«Это дело рук негодяя Део!» — с отчаянием и злобой подумал он.

Вереница лошадей хозяина Део, навьюченных товарами богатого купца Цина, вступила в пределы Финша. Близился праздник Тет [3], и купеческие караваны один за другим поднимались в горы Западного края.

Купцы не любят распространяться, откуда они и в какую сторону держат путь: идут они из Юннани [4] или из Лаоса, направляются ли в Бирму или пришли из-за Черной реки [5]. Но по виду погонщиков и вьючников, нанятых хозяевами товаров, можно все же кое о чем догадаться. Вот вьетнамцы и лаотяне, вот люди тхай, сафанг и хани, а вот и люди из племени са, здесь есть даже мео в своих странных полосатых одеждах с пестрыми рукавами, а расспросив вот этих, можно узнать, что они из самого Коноя, что в далекой Бирме. Если товары сопровождают большей частью люди сафанг и хани, значит, караван идет из Юннани; если между погонщиками много вьетнамцев, то ясно, что товар везут из устья Ван или с Черной реки; а если вьючниками идут люди лы или кха [6], считай, что купцы пришли из Лаоса…

Купец Цин вступил в пределы Финша с караваном в сотню лошадей.

Впереди спокойно выступали под мерный перезвон колокольцев вожаки — головной и второй, — оба свободные от вьюков. В гривы их вплетены были красные кисти, на крупах переливались звезды из красной материи, поводья — тоже красные — опущены.

Следом шли вьючные лошади, прислушиваясь к колокольцам, звеневшим на шеях у вожаков. Каждая лошадь не сводила глаз с красной звездочки, привешенной к хвосту идущей впереди. Лошади вышагивали, задрав головы, но шли ровно. Они не лягались и не щипали траву у обочины, и каждая в точности повторяла движения вожаков.

Старый Део, хозяин лошадей, восседал, скрестив ноги, на третьей лошади, прямо на вьюке, кутаясь с головой в свое серое пальто, насквозь промокшее в густом тумане и под коротким шквальным дождем, который пронесся недавно в горах. И если бы не сизые клубы табачного дыма, вырывавшиеся время от времени из-под воротника пальто, его самого можно было бы принять за тюк с товаром.

Вдоль всего каравана растянулись погонщики — по одному на каждые десять вьюков. Ежась и дрожа от стужи, бежали они с бичами в руках рядом с лошадьми; иногда то один, то другой забирался на вьюк, чтобы подремать немного, свесив голову на грудь.

Караван растянулся цепью в желтоватых зарослях кустарника, и с каждым днем пути все чаще мерещилось людям, будто бесконечная извилистая дорога ведет их к самому небу. Оглянувшись, можно было увидеть лишь путь, пройденный вчера, — одинокую полосу красноватой раскисшей глины, пересекавшую кручи и терявшуюся далеко внизу. Не слышно было человеческих голосов, эхо разносило между высокими склонами гор только стук копыт и щелканье бичей, да еще ветер со свистом проносился над волнующейся высокой травой, тонул в ней и снова возвращался, обрушиваясь на людей и лошадей.

Солнце, казалось, навсегда исчезло за низкими тучами, но иногда по вечерам оно вдруг печально проглядывало на несколько мгновений, окрашивая вершины и дальние склоны, изрезанные ручьями, в безрадостный блекло-желтый цвет.

Временами кто-нибудь из погонщиков затягивал песню или принимался нудно браниться, но вскоре умолкал, и в горах становилось еще пустыннее и тоскливей.

Мрак обрушивался тяжкими пластами, стремительно и грозно. Желтые уступы гор неожиданно подернулись синевой. Ветер взревел, затем, слабея, волна за волною, утих среди бескрайних и молчаливых холмов, покрытых травой.

А караван упорно поднимался по кручам. Надвигалась ночь. Впереди оставался последний крутой подъем, а там и Финша, но эта часть пути была самой утомительной и трудной.

Лошади вдруг разом стали. Проводники забегали вокруг них, доставая из-за пазухи бамбуковые фляги с водкой, крепко настоянной на корне гау [7]. Каждой лошади, вздернув ей за узду морду, влили в глотку по целой фляге. Звонкое ржание огласило горные кручи. Лошади дрожали, вскидывали голову, перебирали передними ногами, но вскоре успокоились. В долгом пути они уже успели привыкнуть к этой черной настойке — ее давали им перед самыми трудными перегонами. Настойка взбадривала их, прибавляла сил.

Но вот караван снова тронулся, и кони один за другим стали подниматься на пустынную седловину перевала.

Старая Зианг Шуа стояла пад обрывом и глядела вниз.

На дороге, освещенной последними лучами зари, появился караван. Зианг Шуа несколько раз принималась считать лошадей и все сбивалась со счета. Отсюда, сверху, лошади казались неясными тенями, терявшимися во мгле ущелья.

Зианг Шуа вспомнила о детях, и ее охватила тревога.

В хижине у потухшего очага осталась одна только маленькая Ми — она дожидалась старшего брата Ниа, который ушел за дровами. Средний брат Кхай тоже убежал — отправился на поле, затерянное среди лесистых склонов, чтобы набрать кукурузы, хранившейся во времянке. Почему их так долго нет?

Тревога Зианг Шуа все росла. Так уж повелось, что в минуту опасности мать всегда стремится собрать детей возле себя, словно клуша — цыплят. Мальчишки куда-то запропастились, а тут эти лошади, неведомо чьи, поднимаются в горы, идут и идут без конца…

Появление в горах лошадей всегда означает опасность. Где лошади, там чужаки: солдаты, начальство, купцы, а в доме Зианг Шуа всегда боялись чужих.

И еще: всю жизнь лошади приносили беду Зианг Шуа.

Так случилось и в ту весну, когда ее мужу, пахавшему поле, пришлось бросить плуг в борозде. Разве есть кому дело до урожая на поле простого человека, когда речь идет о господском опиуме? И мужа погнали с караваном — везти в долину опиум, принадлежавший уездному начальнику.

Одна из лошадей с грузом опиума оступилась и сорвалась в пропасть.

Те, кто вернулся домой, рассказывали: когда лошадь покатилась с обрыва, мужу Зианг Шуа удалось было ухватиться за каменный выступ, но слуга начальника, разъяренный потерей груза, столкнул несчастного в бездну.