Датчанин Ферн

— Как-то раз меня лечил один тип. Не хотите есть — и не надо, заявил он мне, — говорит Рональд. — Я так и поступил. Целую неделю голодал. Но мне все равно не захотелось есть. Под конец врачам пришлось насильно меня кормить, а не то бы я умер.

Птицы. Над островком вьются чайки. Через озеро летят наперерез две вороны, пониже — утки.

— Мне кажется, будто я все на свете обязан сжевать, — говорит Рональд, — и меня рвет и рвет…

Последние слова он выкрикнул громко, но, вдруг оробев, умолк. Испугался своей откровенности. Звуки летят по воде все дальше и дальше, и, может, теперь весь мир уже знает, что Рональда без конца тошнит.

А Мартин Ферн сидит себе в лодке и радуется, что он — не он.

Медленно подплываем к острову. Солнце ярко освещает водную гладь. С одной стороны кусты. С другой — пригорок. И всюду камыш.

Я провел лодку сквозь камыши, причалил к берегу. Лиза Карлсен раскрыла глаза — тень от высокого дерева легла на ее лицо. Она вперила сонный взгляд в зеленую крону листвы.

— Никак в себя не приду после ночного дежурства, — потягиваясь, сказала она. — Столько хлопот было ночью!

— А я спал как сурок!

Привязав лодку к камню, соскакиваю на берег. Мы с Лизой ложимся на ее халат на самом солнцепеке. Я сбрасываю рубашку и брюки. Рональд отходит к кустам, сплевывает. Вернувшись, садится на большой камень у самой воды.

— Понимаете — рот! — вдруг говорит он. — Я как-то все воспринимаю через рот! Когда я читаю книгу, мне кажется, будто я ее ем.

Наклоняюсь к Лизе. Смотрю на ее лицо. Она лежит с закрытыми глазами, на губах блуждает улыбка. Она отлично знает, что Мартин Ферн сейчас лежит рядом и не сводит с нее жадных глаз. Пальцем касаюсь ее подбородка. Она вскакивает, садится. Лениво рассматриваю ее спину. Она обхватывает руками колени. Прижимается к ним головой. Глядит — мимо озера — на белоснежный дворец по ту сторону воды. Какая гибкость в этом женском теле, какая легкость! Блаженное чувство охватывает Мартина Ферна.

А Рональд все копается в своей беде.

— Моя мать такая чудачка, — говорит он. — Все время отыскивает для меня какие-то новые, волшебные средства. Вот прочитала в какой-то газете про этот санаторий, и меня сразу же укатали сюда. А прежде я был в другой лечебнице, где мне давали одну вегетарианскую пищу. Господи, до чего же я ненавижу макароны! Впрочем, скоро мать разочаруется в здешнем лечении…

Сидя на берегу, он отыскивает камушки и кидает в воду.

— …тогда она выдумает что-нибудь другое. Самое главное для врачей — мой вес. Стоит мне прибавить каких-нибудь сто граммов, и они в восторге… Больше им ничего не нужно. Кошмар какой-то!

— Не можешь же ты провести в санаториях всю жизнь! — говорю я.

Откуда-то слева вдруг доносится колокольный звон. Только этого не хватало для полноты картины. Может, в какой-нибудь идиллической деревушке сейчас происходят идиллические похороны. За гробом идут вдовы в черных платках. Интересно, боюсь я смерти?

А может, я уже мертв. Только еще этого не осознал. И без того почва уходит из-под ног. За что бы уцепиться?

Я решил уцепиться за девушку в красном купальнике. Обхватив ее за талию, я прижался лицом к ее спине.

Это мягкое тело источает жизнь.

Она хочет купаться. Не торопясь входит в воду. Когда вода касается ее бедер, она бросается вплавь. Я за ней. У Мартина Ферна совсем белая кожа, но я ее не стыжусь. А он отличный пловец. Умеет и брассом, и кролем, и на спине — как угодно. Вода в озере мутная, от нее пахнет глиной. Откинувшись на спину, лежу на воде, чуть-чуть шевеля руками. Надо мной синий купол неба. Издалека долетают слабые звуки. Мягко стелется по воде колокольный звон. Ноги, руки, волосы, живот. Это я. Я почти совсем позабыл, какое у меня лицо. Осталось лишь смутное воспоминание о носе, чуть заметно свернутом набок. Я болтаю ногами — поднимаю брызги. Брызги широкой дугой летят к Рональду. А он все так же сидит, ссутулившись, на своем камне.

Лиза размеренно плавает взад-вперед. Лицо ее сияет блаженством — до того хорошо ей в воде. Вот она плывет к берегу. И лишь в самый последний миг встает на ноги и выходит из озера. Сначала показывается ее грудь, затем бедра, ноги, колени. Проходя мимо Рональда, она ласково кладет руку на его темную шевелюру. Скоро я тоже выбираюсь на берег. Укрывшись за деревом, снимаю трусы, выжимаю. Надев брюки, снова сажусь рядом с Лизой на желтый халат. Закурив сигарету, спрашиваю:

— А какова сейчас обстановка в мире?

Она криво улыбается.

— Как обычно.

— Наверно, опять неспокойно?

Она ложится на траву, скрестив руки под затылком. Глядит вверх, на верхушку дерева. Я же размышляю о том, что Мартину Ферну весьма по душе пришлось купание. Что же такое все-таки с ним приключилось?

— Что же все-таки приключилось? — спрашиваю я.

— На международной арене?

— Нет, с Мартином Ферном.

Странные у меня отношения с Мартином Ферном. Какое мне, собственно, до него дело? Не так уж приятно все время думать о нем. Куда приятней думать о Лизе — я откровенно ласкаю ее взглядом. Мартин Ферн как-то уже говорил мне, будто это неприлично. У него словно спрятан внутри какой-то тормоз. Только мне до всего этого нет дела. Тормоз мой тоже скрыт в лабиринте прошлого.

Из санатория к нам летят звуки гонга. Садимся в лодку и плывем к белому замку. У причала нас встречает доктор Эббесен вместе с дамой в белом костюме. Дама дрожит от гнева. Град упреков сыплется на голову Рональда, который угрюмой тенью застыл на краю причала. Доктор Эббесен, багровый от злости, что-то кричит нам про санаторный режим. И про лодку. Пациентам запрещено кататься на лодке без его разрешения. Что-то доктор Эббесен злится сверх всякой меры. Лиза Карлсен стоит, перекинув через плечо желтый купальный халат. Он сердито глядит на ее тело. Мамаша Рональда тоже недовольна, что ее сын катался на лодке с этой женщиной.

Рональд не уходит с причала. Стоит, повернувшись к нам боком. Бессильно опустив голову. На его лице пляшут светлые блики. Как быть? Он не может заставить себя подняться на берег. И просто не двигается с места.

Доктор Эббесен ораторствует необыкновенно долго. Снова душит свинцовая скука. Я не слушаю, что он говорит. Гораздо больше меня интересует гонг, который он держит в руках. Большой медный гонг с узорной резьбой.

— Вам нравится бить в гонг? — спрашиваю я.

— Что? — недоумевает доктор.

— Наверно, чертовски приятно бить в этот гонг!

Сердито взглянув на меня, он повторяет, что нельзя кататься на лодке и нарушать правила санатория. Лиза Карлсен поворачивается и идет к дому. Глядя ей вслед, он продолжает рассуждать о том, что дозволено, а что не дозволено пациентам. Мы оба глядим ей вслед. Она неторопливо шагает к белому замку. Красный купальник плывет по зелени парка. У нас обоих рябит в глазах. Вот она входит в парадную дверь. Доктор Эббесен оборачивается ко мне.

— И вам тоже это не положено, господин Ферн!

— Что?

— Выезжать за пределы санатория!

— Можно мне на минутку ваш гонг?

Он удивленно глядит на меня. А я больше не в силах противиться искушению. Вырываю из рук доктора гонг и изо всех сил бью по нему. В ту же минуту мамаша Рональда решительно направляется к своему сыну, уныло стоящему на краю причала. Она быстро шагает по мосткам. Широкая шляпа затеняет ее лицо. Безупречная дама в безупречном белом костюме.

Я снова ударяю в гонг, и тут Рональд вдруг бросается в воду и уплывает.

— Он утонет! — вскрикивает мамаша.

Инициативу перехватывает доктор Эббесен. Спрыгнув в лодку, он быстро гребет, догоняя Рональда. А я не переставая луплю в гонг. Великолепная сцена! Под конец, увидев, что доктор Эббесен уже догнал беглеца и водворил в лодку, я вручаю гонг матушке Рональда. Вскоре санаторий окутывает привычная тишина. Пациенты шепотом передают друг другу весть о необыкновенном происшествии. Рональда ведут в затемненную комнату, пичкают успокаивающими лекарствами. Он больше не пытается бунтовать. А меня после кофе приглашает к себе на сеанс психотерапии доктор Эббесен.