Датчанин Ферн

— Скажите, господин Ферн, почему вы вдруг стали бить в гонг?

— Я всю жизнь об этом мечтал!

— Всю жизнь?

— Ну да, с той минуты, как впервые увидел гонг!

Начинаем рассуждать о гонге. А не напомнил ли он мне кое-какие жизненные моменты: может, я вот-вот преодолею пропасть?

— Гонг не вызывает у меня никаких ассоциаций, — говорю я, — просто мне нравится по нему бить!

Над лысиной доктора Эббесена кружит муха. Вот она села, он ее отогнал, она снова села. Под конец он шлепнул себя ладонью по плеши. В кабинете раздался звонкий шлепок. И снова муха уселась на лысину.

— Как поживает Рональд? — осведомляюсь я.

— Прекрасно! Скоро все придет в норму!

— Вот бедняга!

Но доктор пригласил меня не для того, чтобы говорить о Рональде. Речь пойдет о Мартине Ферне. Мартину Ферну следует приготовиться к встрече с членами своей семьи, возвещает доктор. К встрече с буднями и обязанностями, к встрече с ответственностью и долгом.

А не мелькнуло ли во взгляде доктора злорадство? Кажется, он не прочь попугать меня семейством Мартина Ферна. Кажется, доктор Эббесен ревнует. У него флирт с Лизой Карлсен. Ему это нравится. Наверно, ей тоже. Значит, надо отшить Мартина Ферна. Попугаем же его родней. И выдадим это за психотерапию. Я искренне забавляюсь. Дружески улыбаюсь доктору. А он все толкует об автомобильной катастрофе, о моем прошлом. Я не слушаю. Слежу за мухой, которая безответственно и нахально издевается над докторской плешью. Она все кружит и кружит вокруг его головы.

— Вы не слушаете меня, господин Ферн!

— Это я-то Ферн?

— Да, вы — Ферн!

— Разве можно это безоговорочно утверждать? Я ведь могу оказаться кем угодно… например, Рудольфом Габсбургским!

— Вы — Мартин Ферн!

— Но я вовсе не уверен, что мне так уж хочется быть Мартином Ферном. Я нисколько не ощущаю себя Мартином Ферном.

— У вас есть определенные обязательства!

— Да, но я не намерен отвечать за Мартина Ферна!

Легкая улыбка. Чуть злорадная. Нетрудно угадать его мысли. Погоди, голубчик, уж мы заставим тебя влезть в шкуру Мартина Ферна! Этак всякий, кто захочет, пойдет по твоим стопам! Общество этого не допустит!

— Опять вы меня не слушаете!

— Да нет…

Сеанс психотерапии откладывается на завтра. Впрочем, завтрашний день — особый, добавляет он. Я уж забыл почему. Но ясно одно: для Мартина Ферна это будет особый день.

Последний шлепок, но мухе удается удрать.

Мартин Ферн, как мне с тобой быть?

После обеда я вышел за ворота. За мной побежал сторож. Что мне угодно? Прогуляться. Но ведь это запрещено. Он почесывает затылок. Я ухожу от ворот, оставив сторожа в замешательстве. Нелепый у человека мундир. Огромная фуражка с позументами. Темно-зеленый плащ, как у лесника. Сторож возвращается в свой игрушечный замок.

Иду по тропинке вдоль озера, моросит мелкий дождь. Над озером густой туман. Полуденную жару сменила прохлада. Дальше иду уже с Лизой Карлсен. Она поджидала меня в кустах недалеко от тропинки. Лиза чуть-чуть побаивается доктора Эббесена. Ведь он запретил персоналу общаться с пациентами в нерабочее время.

Тропинка взбирается по холму. Здесь растут вековые деревья. На них вырезаны имена влюбленных. Для влюбленных здесь настоящий рай. За деревьями сверкает серебристая гладь воды. Капли дождя с тихим шепотом падают в сухую листву. У самого берега растет камыш. Чуть подальше, у гнилых мостков, торчит затопленный плот.

— А умеешь ты крякать, как утка?

Пробую крякать, но выходит не очень ловко. Больше похоже на собачий лай. Да и лай-то не высшего сорта. А вот так кричат гуси. А так взлетает испуганный лебедь. Звонко хлопает крыльями. Как-никак Мартин Ферн кое-что помнит. Только о себе самом он не помнит ничего.

На Лизе прозрачный дождевик с капюшоном. А я отыскал среди вещей этого самого Ферна элегантное летнее пальто. Продолжая в том же духе, мы имитируем кошачью драку, мяукаем. Потом изображаем поезд, его гудки, самолет. Потом мы садимся на мокрую скамью, и я целую Лизу. Она вздыхает.

— Ну, что ты?

— Ничего не понимаю! — говорит она.

— Чего ты не понимаешь?

— Ничего! — отвечает она. Отворачивается.

— Как хорошо целовать женщину под дождем, — говорю я. Еще поцелуй.

Она говорит, что запуталась в своих чувствах. У нее есть жених. Он проходит в Ютландии медицинскую практику. Потом в ее жизни появился Эббесен. А теперь я.

— Ну и темперамент у тебя! — говорю я.

— Скажи, чего ты хочешь?

Она глядит на меня. Я-то хорошо знаю, чего я хочу. Капли мягко падают на нас. С капюшона на ее лицо стекает струйка дождя. Мелкие капли смачивают нежный пух над ее губой. Я снова приникаю к ее рту…

И опять мы сидим на скамье. Приводим в порядок одежду. Закуриваем…

Она оборачивается ко мне. Я беру ее руки в свои. Она всматривается в мои глаза. Сначала изучает правый, потом левый, словно сравнивая. Кажется, у Мартина Ферна совершенно одинаковые глаза. Впрочем, не помню.

— Я боюсь тебя, — говорит она.

— Почему?

— Я совсем тебя не знаю!

— Я и сам себя не знаю! Но я-то его не боюсь!

— Кого?

— Мартина Ферна. Скорее он боится меня!

— Я жалею о том, что случилось…

Она улыбается. Чуть горько. Печально.

— Теперь ты должен вспомнить, кто ты такой!

— Да.

— Может, ты для того это сделал, чтобы вспомнить, кто ты такой…

— Упаси боже!

— Столько людей знают тебя! Твоя жена, твои дети!..

— Да, уж они-то наверно меня знают!

— Должна же быть какая-то причина, из-за которой ты потерял память!..

— Причина, наверно, чудовищно банальна, — говорю я.

— Иногда мне кажется, что ты притворяешься, — говорит она, прижимаясь щекой к моему плечу.

— Знаешь, довольно об этом!

— Ты…

— Хватит!

Идем дальше. Тропинка выводит нас из леса. Межа разделяет два поля золотистых хлебов. Мы идем по меже. Навстречу нам поднимается из земли церковь, окаймленная могучими вековыми деревьями. Готические зубцы на фронтоне. Типичная датская церковь.

Поселок. Проходим по главной улице. Перед домиками цветут мальвы. Нарочитая идилличность. Распахнутые двери гаражей, сверкающие автомобили. Ярко размалеванные колеса. Домики с черным переплетом смоленых балок. В одном из садов свежевыкрашенная тачка с бегониями. Идем дальше. Лавка, кузница, магазин. Здесь торгуют швейными машинами. Навстречу нам выползает трактор, за рулем сидит рослый парень. Он смотрит на нас во все глаза — едва не съехал в канаву.

Напротив церкви трактир. Входим. Здесь орудует толстая официантка в черном платье под грязным фартуком. Садимся к столику у окна. Официантка подходит к нам, поднявшись из-за другого стола, где трое парней режутся в кости. Заказываю две кружки пива. Парни за соседним столом сверлят нас глазами. Женщина снова подсаживается к ним. Они возобновляют игру.

Из глубины зала доносятся звуки рояля. В простенке между окнами музыкальный ящик. Подойдя, опускаю в него монету. Раздается вой — хоть святых выноси! Где-то вдали пронзительно подвывает циркульная пила.

— Выше нос! — говорю я.

Слабо улыбнувшись, она пригубляет пиво.

— Разве тебе не было хорошо?

— Конечно, было! Иначе я бы вообще не пошла с тобой!

— Может, Мартин Ферн — профессиональный насильник?

— Ну, меня-то тебе насиловать не пришлось! — смеется она.

Расплатившись, уходим. Идем через площадь к церкви. Дверь притвора полуоткрыта. Заходим внутрь.

Сквозь высокие окна на скамейки падает слабый свет. Алтарь сверху донизу разукрашен резьбой. Триптих в позолоченной раме. В центре мадонна в роскошном одеянии. На руках у нее младенец Иисус. Эдакий пухленький бутуз с надутыми губками. Смышленый мальчонка. Слева поклонение волхвов. Они в хитонах — красных, зеленых, синих. Справа пастухи на лужайке. Поблекшие фрески на стенах. У святых совершенно пустые лица. Ничтожество, возведенное в святость.

— Вот и я такой, как они! — говорю я.