Мне есть что сказать Вам, люди (Рассказы)

У речки был большой выступ, с которого сбегал уклон с глубокой зеленой травой. С выступа ребята пускали голубей, сделанных из листков школьной тетради. Голуби летели и падали на землю. Ребята подбирали их и, вновь поднявшись на выступ, отправляли в небо.

Мне тоже захотелось сделать такого голубя. Мне дали листочек из тетради, но как ни пытался я сделать голубя, у меня ничего не получалось. Тогда я попросил обложку от тетради. Свернув ее вдвое, я соединил концы, а край оторвал. Получился журавлик. Ребят это заинтересовало, они смеялись, спорили: полетит, не полетит. И вот я пустил его в небо.

Журавлик, пролетев метров пять, сделал круг, вернулся обратно и ударился в мое плечо. Я его поймал. И вновь пустил в небо. И во второй раз журавлик, сделав большой элипсообразный круг вернулся в мои руки.

Ребята стали кричать: «Еще, еще!»

Я пустил его в третий раз. Журавлик сделал круг и стал возвращаться, но неожиданно поднялся пыльный ветер, и журавлик исчез. Все стали кричать: «Журавлик, журавлик!» На душе стало тяжко и грустно. Как будто я потерял что-то доброе, близкое. Чего жду и сегодня, сейчас. Что вот-вот он вернется, мой журавлик…

Размышление о жизни

Она не понимала одного… Зная, что он не любит ее и в конце концов оставит, прогонит, она продолжала быть с ним. Она видела, что ее присутствие раздражает его. У него как всегда было много дел, так как не столько работа находила его, как он сам находил работу. Она не понимала, почему, зачем он так усердно работает. Однажды она, не выдержав, воскликнула с обидой:

— Неужели ты сам себе не принадлежишь? Неужели ты не видишь: чем больше ты работаешь, тем больше лентяев смеется над тобой. Так нельзя жить. Даже металл не выдерживает лишних нагрузок.

На это он спокойно ответил:

— Знаешь, милая, может быть, ты оставишь меня? Я от тебя устал.

— Ты не от меня устал, ты устал от работы, — твердила она. — Да с твоей головой надо работать два часа в неделю. Кто понял тебя за эти годы? Кто поддержал тебя? Чем больше ты брал на себя, тем больше тебя обвиняли в авантюризме, прожектерстве.

Он молчал, лишь утомленные глаза говорили о том, что происходило у него внутри.

Через год он умер от инфаркта. Она не была у него на похоронах, так как боялась, что не выдержит и оскорбит тех, кто станет говорить пламенные речи у гроба. И пришла только через месяц после похорон.

В разгаре была весна. После обильных дождей все кладбище утопало в зелени.

Она долго стояла у могилы, думая о том, что и здесь он лежит неспокойно. Не было здесь ни памятника, ни даже холмика насыпано. Плакать она не умела, возможно, поэтому она села у могилы и, опустив голову, сама себя спрашивала: «Разве я не пыталась его остановить, оторвать от работы. Разве я не понимала и не знала, что он надорвется? Знала, знала», — твердила она и била кулаком о свое колено.

Утром она подала заявление об уходе с работы. Многие ее упрашивали остаться, на что она спокойно, убежденно отвечала:

— Поверьте, мне нужно, обязательно нужно быть с ним рядом…

Она устроилась на работу на кладбище, где он был похоронен. Говорят, что там, где он лежит, постоянно цветут цветы. А по вечерам на скамейке сидит женщина с поседевшими висками. Редкий прохожий может услышать, как она, разговаривая сама с собой, повторяет:

— Вы не знали его, а жаль… Я никогда его не оставлю, я живу ради него одного, — и, как бы успокаивая сама себя, добавляет — Он обязательно позовет меня. Вы слышите, позовет. Кого же, если не меня?

Если случайно вы окажетесь на этом кладбище, не тревожьте ее. Даже взглядом. Она все понимает с полуслова…

Рассказ незнакомца

Снова моросит осенний дождь. Торопятся куда-то прохожие. Разгребая длинными клювами желтую листву, бродят вдоль аллеи черные вороны.

Сажусь на мокрую скамейку и смотрю на дождливую жизнь. Пробежала ватага школьников, прикрыв головы разноцветными портфелями. Старушка вдали перешла дорогу с авоськой в руке. Девушка в косынке в горошек пронесла в полиэтиленовом мешочке золотых рыбок. А я сижу под моросящим дождем, не тороплюсь, уж больно нравится мокнуть, быть маленьким ребенком и фантазировать немножко. Уж больно надоело быть серьезным, грустным. Хочется пробежаться босиком под дождем, просвистеть в небо соловьем. И позвонить из одинокого автомата и спросить: «Как живешь, малыш? Пожалуйста, не плачь. Говоришь, слишком поздно поняла, что рано замуж выскочила? Дуреха, ты же еще не знаешь, может, со мной тебе было бы хуже. Говоришь, нет? Ошибаешься, малыш: я сам себе не нравлюсь. Все время под дождем хожу и песни странные пою. Работаю как вол и сам себе говорю: „Это никому решительно не нужно. Надорвусь, калекой стану“. Ну и что ж, не боюсь! Боюсь за тебя, малыш. Хочу, чтоб над тобой не моросили дожди. Подарить бы тебе зонтик… Но такого зонтика еще не придумали и вряд ли придумают, чтоб душа не болела, молчала».

Прошли двое парней, спросили: «Закурить есть?» Ответил: «Бросил, а то закурил бы с вами».

Усилился ветер, закачались оголенные кроны деревьев. Остановился старик, оглядывая меня сверху донизу. Кашляя, произнес: «Сынок, простудишься, до ниточки же промок». — «Ничего, отец, не страшно». — «Дурень, как хочешь, я тебе от чистого сердца говорю», — уходя, процедил старик.

А я сижу, уже не чувствуя дождя, потому что промок насквозь, как в море холодном плаваю. Почему-то улыбаюсь, странно, конечно.

«Друг!» — останавливаясь, громко кричит незнакомец. «Ты что, парень с ума спятил?» — «Деньги есть?» Согласно киваю. «Тогда перейдем дорогу, пока не закрыли кафе».

Стонет саксофон. Официант ставит на стол графин со словами: «Горячего не ждите, поздновато, ребята».

«Думаешь, графина одного хватит? Не хватит, не берет, ни в одном глазу». Повторяем. «Бог троицу любит». Саксофон вступает в разговор с аккордеоном. Нас приглашают к выходу. Незнакомец, прощаясь со мною, крепко жмет мне руку, приговаривая: «Будь здоров».

Ночные улицы, горят фонари. Знобит, холодно. Иду пешком. Соображаю, ориентируюсь. Сам с собой разговариваю. Все нипочем… Лужи по колено. Черная кошка под дождем гуляет. Наверное, ей, как и мне, тоже все нипочем.

Вот и мой дом, мой подъезд. Стучу в дверь, открывают. Не помню ничего…

Утро. Головная боль. Никто со мной не пытается заговорит:-.. Знают, что со мной это иногда бывает. Целый день все из рук валится. Телефонный звонок. «Прошу, малыш, не звони. Позабудь меня. Не вздумай… Я согласен. Приезжай. Моя мама поймет. Она, ты знаешь, давно тебя ждет. Откуда знает? Нет, не рассказывал. Она сердцем чувствует. Ты плачешь? Почему? Ты лгала? Замуж не выходила? И ко мне не приедешь? Что-то, милая, я тебя не пойму. Говори. Какая авария? Ходишь на костылях четвертый год?! Не может быть! Слушай, малыш, я на руках носить тебя буду, не плачь, не молчи, ты слышишь, не молчи». Длинные телефонные гудки…

Солнечный теплый день. Белое такси. Квартира на девятом этаже. Бегу, забывая, что есть лифт. Открывается дверь. Она, боже мой, она в коляске. Соленые слезы. «Одна не поеду, не хочу».

Иду по улицам, несу се на руках. Шепчу: «Я донесу тебя, малыш. Вот увидишь, я тебя поставлю на ноги. Мы еще с тобой в дождливую погоду прогуляемся. Знаешь, как это хорошо!»

Знакомый дом, знакомый подъезд, знаку комая дверь открывается. «Мама, здравствуй!» Слышу добрый мамин голос: «Не плачь, дочка, мы вместе этого дурака человеком сделаем. — Успокаивает — Ничего, доченька, мы с сыном тебя на ноги поставим».

Открыли окна настежь. Холодный ветер принес в комнату капли дождя, освежил. «Милая, дождь моросит, как вчера. Брось, малыш, грустить. Мы же вместе. Мама не возражает».

…День за днем унесли с собой два года. Она моя жена. Подумать только, на удивление врачей, она пошла. И сына мне родила.

…«Давай, дружок, еще по одной. Хорошо, что мы с тобой снова встретились. Случайно, как в прошлый раз. Что-то я тебе сегодня наговорил, какая-то чепуха получилась». — «Чепуха, говоришь? Нет, нет! Это не чепуха! Это, знаешь, подвиг, подвиг! Осчастливив кого-то, можно самому стать счастливым. Подожди немного, я сейчас…»