Избранные произведения в 5 томах. Книга 2: Флейта Аарона. Рассказы

Мужчины начали прощаться. Раньше всех незаметно исчез, точно испарился, маленький доктор. Хозяйка помогла Аарону надеть пальто.

— Пойдемте с нами на кухню, съедим кусок рождественского пирога на прощание, — сделала она последнюю попытку удержать его.

Вежливо, но решительно он ответил:

— Простите, не могу. Мне нужно домой.

С этими словами он повернулся и вышел на улицу. Хозяйка посмотрела ему вслед долгим взглядом и вдруг побледнела от злости.

Очутившись на улице, гости быстро разошлись, каждый в свою сторону. Один Аарон Сиссон что-то медлил у двери трактира. Он собирался идти домой. Но точно чья-то чужая воля сковывала его движения, чуть только он поворачивался к дому. Казалось, будто какая-то стена внезапно выросла перед ним с этой стороны. Аарон повернул назад к трактиру. Но и сюда идти мешала какая-то сила… Оставалось только вертеться всю ночь флюгером посреди темной улицы у входа в трактир «Под Королевским Дубом».

Аарон Сиссон еще некоторое время вертелся вокруг своей оси, когда его внезапно осенила мысль, что есть возможность выбрать третье направление между домом с женой и детьми и трактиром с его хозяйкой. Вправо от дороги, ведущей домой, в направлении Нью-Брунсвикской шахты тонул во мраке под деревьями Шотльский холм. Аарон с мгновенной решимостью повернулся в эту сторону и, охваченный леденящим отвращением ко всему, что он оставлял за собой, медленной твердой поступью пошел по тропинке в глубину ночи.

III

Зажженная елка

В любом крохотном городишке Англии, заброшенном среди угольных шахт, вы встретите несколько своеобразных людей, совершенно несхожих с теми, кого вы встречали в других местах. Но только надо иметь в виду, что ординарные люди неизбежно встречаются с подобными себе, а люди своеобразные всюду наталкиваются на таких же оригиналов, как они сами. Поэтому всякое общество кажется составленным из отрезков одного куска.

На одном краю обсаженной деревьями дороги, пересекавшей Шотльский холм, стоял трактир «Под Королевским Дубом», и в нем его хозяйка, миссис Хоузелей, была, конечно, женщиной не совсем обычного склада. На другом конце дороги стоял Шотль-Хоуз, где жила семья Брикнелль. Господа Брикнелль тоже были со странностями. Старик Альфред Брикнелль был одним из совладельцев здешних угольных копей. Его английский язык был неправильным, говор выдавал уроженца Дербишира. По наружности он совсем не был джентльменом в снобистском значении этого слова. Тем не менее он умел держать себя с большим достоинством и был всегда очень сдержан. Жена его умерла много лет тому назад.

Шотль-Хоуз стоял в двухстах ярдах от Нью-Брунсвикской шахты. Самая шахта была вкраплена в зелень садов, окружавших виллу, и красная, вечно дымящаяся труба ее непрестанно посылала вонь и гарь в ноздри Брикнеллей. Даже война не погасила этого вечного огня. Несмотря на это, Шотль-Хоуз был прелестной, старинного типа, виллой, тонувшей в зелени окружающих ее лужаек и ягодных кустов. Она замыкала собою дорогу, которая тупиком упиралась в дом. Только узкая полевая тропинка огибала виллу слева.

Наступивший рождественский сочельник Альфред Брикнелль проводил только с двумя из своих детей. Старшая дочь, несчастливая в замужестве, находилась в Индии и там оплакивала свою судьбу; другая дочь, жившая в Стритгеме, не могла покинуть своих малышей. Только Джим, единственный сын, и младшая дочь Джулия, бывшая замужем за Робертом Кэннингхэмом, приехали к отцу на Рождество.

Маленькое общество собралось в гостиной, которую дочери в ту пору, когда за ними ухаживали женихи, превратили в очень мило убранный уголок. Старик сидел в своем мягком глубоком кресле, возле самого камина, в котором пылал огромный огонь. В этом доме не экономили на каменном угле. Прямо из шахты сюда доставляли лучший сорт его, так как хозяин любил, чтобы камин горел у него высоким, густым, ярко-красным пламенем.

Возле него, по другую сторону камина, сидела на мягкой низкой скамеечке девушка с изящным, как на камее, профилем и черными, гладко зачесанными по французской моде волосами. В глаза бросались ее резко очерченные, сильно выгнутые брови и прелестный цвет лица. На ней было простенькое платье из яблочно-зеленого сатина с длинными рукавами и широким подолом и зеленая шерстяная жакетка. Ее звали Джозефина Гэй. Джим находился с ней в официальной связи.

Сын старика Джим Брикнелль был крупный мужчина лет под сорок. Он растянулся в кресле посредине комнаты, на некотором расстоянии от огня, выставив вперед длинные ноги. Подбородок его был опущен на грудь, так что ясно обрисовывалась начинающая лысеть голова и не по летам глубокие морщины на лбу. На лице его застыла странная, полупьяная, полусаркастическая улыбка. Рыжеватые усики были коротко подстрижены.

Круглый стол возле него был заставлен папиросами, сластями и бутылками. Заметно было, что Джим Брикнелль налегал на пиво. Он хотел пополнеть. Такова была важнейшая очередная задача его жизни. Но она ему не удавалась. Впрочем, на самом деле он был худ только в собственном представлении.

Сестра его, Джулия, полулежала в низком кресле между ним и отцом. Она тоже была крепко сложена, но свернулась клубочком, как кошка. На ней было винно-пурпуровое открытое платье, почти без рукавов. Свои густые каштановые волосы она беспорядочно свернула широкими, свободными косами. Она тихо разговаривала с тщедушным бледным молодым человеком, несколько фатоватого вида, в пенсне и темном костюме. Это был друг молодых Брикнеллей — Кирилл Скотт.

Из всего общества один только муж Джулии стоял на ногах возле круглого стола, потягивая из стакана красное вино. Роберт Кэннингхэм был стройный молодой человек, одетый в хаки, с наружностью типичного англичанина. Он был лейтенантом, ожидавшим демобилизации чтобы вновь превратиться в художника-скульптора. Он пил вино большими глотками, отчего глаза его подернулись влажным блеском. В комнате было жарко и сумрачно. Все молчали.

— Не желает ли кто-нибудь стакан вина? — нарушил Роберт полусонную тишину. — Здесь стало жарко.

— Я не хочу, — пробормотал Джим.

— А вы, Джозефина?

— Нет, благодарю вас, — ответила та нараспев.

Джозефина курила короткими порывистыми затяжками. Джулия томно втягивала и медленно выпускала табачный дым колечками. Роберт вернулся к бутылке красного вина. Джим Брикнелль вдруг нетерпеливо встал со своего места, обвел всю компанию скучающим взглядом и презрительно, улыбнулся, показав ряд крупных острых зубов.

— Послушайте, неужели мы ничего не предпримем, чтобы убить время? — капризно сказал он.

В ответ раздался иронический смех. Так нелепо показалось его предложение.

— Не угодно ли вам поиграть в бридж или покер или еще во что-нибудь, столь же безнадежно скучное? — произнесла Джозефина своим четким голосом, обращаясь к нему, как к ребенку.

— Ну вас с вашим бриджем, — скучающе протянул Джим, зевая, выпрямился во весь свой огромный рост и, опять с безнадежным видом опустившись на край кресла, стал по очереди заглядывать каждому в лицо, гримасничая и скаля зубы.

Тут очнулся от дремоты старый Альфред Брикнелль.

— Не пора ли, господа, отложить в сторону вино и папиросы и подумать о постелях? — предложил он, поднимаясь с кресла.

Джим, не вставая, медленно повернулся к отцу.

— Что же делать, папа, в другие вечера, если мы рождественский сочельник проведем в постелях? — сказал он.

— Так вы хотите полуночничать? Отлично. Я покину вас. Только не засиживайтесь слишком долго.

Старик выпрямился во весь свой могучий рост и величественно поклонился. Все почтительно приподнялись, кроме Джима, который продолжал сидеть в кресле, обернувшись лицом к старику.

— Спокойной ночи, папа, — сказал он уходившему отцу.

Джозефина подошла к застекленной двери на веранду. У нее была мелкая, плавная, кукольная походка.

— Какая сегодня ночь! — сказала она, желая переломить установившееся в комнате настроение. Она раздвинула плотные занавески из серого шелка. — Что это? — воскликнула она испуганно. — Что это за свет? Зарево!