Агасфер (Вечный Жид) (том 2)

На секунду Габриель смутился, но, сообразив тотчас же, как ошибочно было сравнение Родена, он с достоинством и совершенно спокойно подошел к письменному столу, взял перо, бумагу и написал следующее:

"Перед лицом Бога, видящего и слышащего меня, перед вами, преподобный отец д'Эгриньи, и перед господином Роденом, свидетелями моей клятвы, я свободно и добровольно возобновляю свою полную и безоговорочную дарственную в пользу общества Иисуса, в лице преподобного отца д'Эгриньи, на все имущество, какое я имею теперь и буду когда-либо иметь в будущем, независимо от его размеров. Клянусь, под угрозой обвинения в полном бесчестии, исполнить это обещание, которое я считаю только уплатой долга благодарности и священной обязанностью. Дарственная эта, имеющая целью уплату за прежние благодеяния, а также помощь беднякам, ничем и никак не должна быть изменена в будущем. Так как я знаю, что по закону я могу всегда от нее отречься, то повторяю, что если бы когда-либо я вздумал это сделать, то я стану тогда достоин презрения и осуждения всеми честными людьми.

В удостоверение чего и подписуюсь сего 13 февраля 1832 года, в Париже, в час вскрытия завещания одного из моих предков по отцовской линии.

Габриель де Реннепон".

Не говоря ни слова, Габриель встал с места и подал бумагу Родену.

Социус внимательно ее прочел и по-прежнему бесстрастно ответил, глядя на Габриеля:

- Ну и что же? Это записанная клятва и больше ничего.

Габриель остолбенел от наглости Родена, осмелившегося заметить, что его честный, великодушный, непосредственный порыв, заставивший его письменно возобновить свое обещание, не имел достаточной цены.

Социус первый прервал молчание и с холодным бесстыдством сказал д'Эгриньи:

- Одно из двух: или ваш возлюбленный сын Габриель действительно желает бесповоротно и законно возобновить свой дар... или...

- Прошу вас, месье, - воскликнул Габриель, едва сдерживаясь и прерывая речь Родена, - не унижайте ни меня, ни себя таким постыдным предположением.

- Хорошо, - все так же бесстрастно продолжал Роден, - если вы действительно серьезно желаете сделать этот дар, то кто вам мешает его утвердить законным путем?

- Конечно, никто, - с горечью заметил Габриель, - если вам мало моего слова и моей подписи.

- Дорогой сын мой, - ласково заметил отец д'Эгриньи. - Если бы дело шло о дарственной в мою пользу, конечно, я вполне удовольствовался бы вашим словом... Но здесь дело другое... Я только уполномоченный от общины, или, лучше сказать, опекун тех бедных, которые воспользуются вашей великодушной жертвой... Поэтому для блага человечества необходимо обставить этот акт передачи имущества самым законным образом... Необходимо, чтобы у бедняков, о которых мы хлопочем, было в руках нечто более достоверное, чем одни обещания, изменить которые можно в любую минуту... А потом, наконец... Господь с минуты на минуту может призвать вас к себе... а кто знает, захотят ли ваши наследники исполнить ваше желание?.

- Вы правы, отец мой, - грустно заметил Габриель. - Я упустил из виду возможность смерти... а она между тем... очень вероятна...

В эту самую минуту Самюэль отворил дверь и сказал:

- Господа, нотариус приехал. Могу я провести его сюда? Дверь в дом будет открыта ровно в десять часов.

- Мы очень рады видеть господина нотариуса, - отвечал Роден, - тем более что у нас есть к нему дело. Будьте любезны, попросите его войти.

- Сейчас, месье, - сказал Самюэль, уходя.

- Вот, кстати, и нотариус, - обратился Роден к Габриелю. - Вы сейчас же можете все оформить, если ваши намерения не изменились, и этим вы снимете с души огромную тяжесть.

- Месье, - заметил Габриель, - что бы ни случилось, я считаю себя также связанным этой простой запиской, которую я прошу вас сохранить, - добавил он, обратись к д'Эгриньи, - как и формальным актом, который я готов сейчас же подписать, - закончил молодой священник, повернувшись к Родену.

- Тише, сын мой: вот и нотариус, - сказал отец д'Эгриньи.

Действительно, в комнату вошел нотариус.

Пока он будет вести переговоры с Роденом, Габриелем и отцом д'Эгриньи, мы с читателем проникнем в замурованный дом.

6. КРАСНАЯ ГОСТИНАЯ

Как приказал Самюэль, входная дверь дома была уже освобождена каменщиками от кирпичей, которыми она была заделана, и когда с нее сняли свинцовый лист и железные рамы, то оказалось, что дубовая резьба сохранилась в неприкосновенности благодаря отсутствию доступа воздуха. Рабочие, как и писец нотариуса, наблюдавший за работой, окончив дело, с нетерпением ожидали открытия двери, так как видели, что Самюэль медленно приближается к ним с громадной связкой ключей.

- Теперь, друзья, - сказал старик, дойдя до крыльца, - вы закончили дело и идите получать плату с хозяина господина писца; мне же остается только проводить вас до ворот.

- Полноте, милейший, - воскликнул писец, - что это вы выдумали! Дело дошло до самого интересного момента, и все мы, я и эти добрые ребята, горим нетерпением увидеть, что делается в этом таинственном доме, а вы нас вдруг гоните отсюда! Это совершенно невозможно...

- Как мне это ни прискорбно, но я обязан вас удалить. Я должен непременно первый и совершенно один войти в дом, прежде чем ввести туда наследников... для оглашения завещания...

- Кто же дал вам такое смешное и варварское приказание? - спросил разочарованный писец.

- Мой отец, месье.

- Такое отношение к последней воле отца достойно уважения, но неужели вы, такой добрый человек, такой превосходный, такой достойный хранитель, разливался писец, - неужели вы не позволите нам хоть одним глазком взглянуть за дверь, хоть в щелочку?

- Да, месье, только одним глазком! - поддержали умоляющим тоном братья _штукатурной лопатки_.

- Очень сожалею, что должен вам отказать, - продолжал Самюэль, - но я отворю эту дверь только тогда, когда останусь один.

Каменщики, видя, что старик непоколебим, решили уйти, хотя и с большой неохотой, но писец не желал уступать и заявил:

- Я должен ждать патрона и не уйду из этого дома, пока он не придет... Мало ли зачем я могу ему понадобиться... Итак, достойный старец, как вам угодно, но я остаюсь...