Правильное дыхание. Книга 1 (СИ)

— Шо–то я все равно смутно помню насчет членовредительства…

— Возможно, это ты о другом сейчас думаешь, вот о нем твой… источник знал практически из первых рук. Но это было уже позже, а пока что вот, разошлись с родителями, не слишком мирно, и все дела.

— Дальше давай рассказывай, по порядку.

— Да не знаю я, что там дальше рассказывать. Ну, жила я себе у бабушки, вполне себе чудесно. Никто не приставал, с бабушкой у нас сразу установились паритетные отношения, без всяких там режимов или сюсю–мусю. То есть это скорее мне за ней приходилось следить, чем наоборот. Ухаживать сначала не слишком требовалось, по–настоящему болеть она начала где–то через год, но всякое там курение тайком, посиделки до утра с друзьями–подругами за водочкой — тут я ей спуску не давала. В разумных пределах, конечно. Готовить от нее как следует научилась, по принципу «Сотня блюд из одной манки» — с продуктами тогда было плоховато, но мы с бабушкой не взирали, обе были аскетичны в этом плане. Шить–вязать она меня пыталась учить первое время, но быстро забросили — ни таланта у меня не было, ни ручек, вот шуруп ввернуть, проводку починить — это да. Так что мы с бабушкой хорошо друг друга дополняли — она меня обшивала, костюмером была когда–то, любую фигню могла переделать в конфетку, а я — больше по хозяйству с готовкой. Это когда не пропадала в очередной библиотеке или у Сан Саныча — в смысле, на борьбе. С Сан Санычем тоже все неплохо утряслось в итоге — ах да, это уже немного позже было, когда деньги кончились, которые мама заплатила за курс. У нас с бабушкой каждая копейка из ее пенсии была на счету, лишних нет, уроков я тогда не давала, не освоила еще это поприще, так что уже думала, что придется бросать, но очень не хотелось. Поговорила с Сан Санычем, он все понял — нормальный был дядька — и предложил бартер — им как раз уборщица была нужна. Так что стала я мыть там полы и за это заниматься бесплатно. С тех пор так и не посчитала, кто из нас на этом выиграл, но подозреваю, что при тогдашней зарплате уборщицы Сан Саныч занимался благотворительностью. Или наоборот? Не важно, и вообще это меня занесло в сторону, так как к тогдашним несчастиям никакого отношения и имеет. Ну, и несчастий тоже больше особых не было, кое–как доучилась в седьмом, с трояками в последних четвертях, и ладно.

— Ты же говорила, что была зоологом?.. Ну, нердом. Это тогда учиться стала плохо? А из школы когда выгнали?

— Не выгнали, а только выгоняли. Погоди, это было потом. И ничего я не плохо училась, не то что некоторые (Манин ответный презрительный хмык). Просто Любовриска науськала некоторых училок, вот и стали меня валить по–всякому. То придирки, к тому же почерку или там «неправильно оформлена шапка контрольной», то разборы моего безобразного поведения вместо опроса — все в рамках проводимой со мной воспитательной работы, чтобы мама была довольна, я так понимаю. А поскольку сама я из роли выходить уже не собиралась, то воспитательная работа со временем только набирала обороты. Мне было, конечно, противно, но уперлась и доказывать ничего не хотела — тем более, это было бы бесполезно. Да, тупая, да, ничего не выучила, да, хочу — молчу. Нет, ничего уж прямо такого моббингово–травматического я не ощущала — потому что были и приличные учителя, та же литература с русским — тихая славная старушка, а что перед ними за меня не заступалась, так это понятно, боялась их до чертиков, что на пенсию отправят, и вообще — жизнь научила. И география, например, была нормальная, и англичанка опять же — а, нет, англичанка пришла уже в 8-ом, но не важно, в 8-ой вся эта проблематика и так плавно перетекла, и я думала, ну и пусть себе, забыв про один немаловажный фактор… (перескакивая) Да, учителя имелись неплохие, это с одной стороны, а потом и класс у нас был тоже ничего, а при отсутствии травли со стороны одноклассников какие–то там учительские придирки — это полная ерунда на самом деле. Ко мне в классе могли относиться крайне по–разному и переменчиво: кто с презрением, кто с уважением, кто с легким испугом, но подлянки ждать было не от кого, а все почему?

— Ну не из–за слатного же статуса?

— Пфу, конечно нет. Потому что списывать давала — всем, кто просил, без исключения. А проруха бывает даже у записных отличниц и подлиз. У нас со Светкой в этом плане все было схвачено, системы разработаны на любой случай: и на контрольную с несколькими вариантами, и на устный опрос: так подсказывали — никто не замечал. Ну, почти никто. До поры до времени. Так что в классе ко мне относились в худшем случае нейтрально, и училась бы я себе спокойно на троечки до конца школы, если бы не очередные Любоврискины воспитательные козни. А дело все в том — и вот про этот нюанс я сначала не подумала — что после восьмого за неуспеваемость могли отчислить из школы в ПТУ — то есть в какое–то профессиональное училище, где готовят рабочих там всяких, нет, среди них были и интересные, техникумы там художественные, например, но ты ж понимаешь, при моей склонности к ручной работе… Да еще и публика там, по рассказам, собиралась малопривлекательная — в общем, ПТУ в спец–школах вроде нашей только стращали как чем–то запредельно позорным с перспективой жизни на помойке. Не то чтобы я очень в это верила, просто была вполне довольна и школьной программой — в перспективе желательно с каким–нибудь факультетом университета, куда берут по способностям, а не по блату — понимая всю идеалистичность этого плана, но надеясь на авось. Так что всю первую половину восьмого класса философски игнорировала нарастающий учительский террор и постепенную смену троек двойками — пока не прозрела, вернее пока сама Любовриса не стала слишком часто продвигать идею, что мол, некоторым в нашей школе после восьмого класса делать нечего, и как очистится и получшает класс, когда в 9-ом его избавят от аморального балласта. И вот тут–то я, честно говоря, слегка струхнула и запечалилась, даже бабушка заметила. Бабушка, надо сказать, была в курсе и моей ролевой игры, и учительских бяк — но постольку–поскольку, подробности из меня вытянуть всегда было трудно. На этот раз с трудом отговорила ее в школу идти, пообещала, что сама разберусь, хотя как разбираться — понятия не имела. Но тут помог случай, а вернее, пресловутое несчастье. Когда–то у них там полагалось конкретно прикидывать, кого отчислять, так что моя фамилия выплыла на очередном педсовете — такое учительское совещание. Так, и вот тут начинается — нет, не самое интересное, но — хоть что–то вообще начинается. (Внезапно застывает) О. Я же где–то это даже когда–то записывала. Сейчас. Следите за мясом, пошла искать.

Поздний вечер, те же слушатели, девочкина девочка дремлет, привалившись к ней на одном диване, мама с Маней оккупировали соседний. Откуда–то то и дело доносится вжиканье — это папа пытается починить моторную лодку в гараже — без мамы у него выходит слабо, в чем он упорно не желает никому признаваться. Мама гордо вручает дочке общую тетрадь старого образца.

— Вот, не читаешь по–русски нифига, читай хоть, что мама писала твоем возрасте — примерно. Тут, сначала.

Дочка читает:

07.02.1989

«У меня нет времени вести дневники, но, с другой стороны, не хотелось бы в будущем уподобляться М. Прусту и полжизни убивать на то, чтобы припоминать первую половину — поэтому придется записывать по свежим следам. Тем более что повод есть — влюбилась, это вам не печенюшки в чае.

Наступит ли время, когда печенюшки в чае будут казаться мне важнее всего? Да я скорее помру, подавившись этой чертовой печенюшкой. (Есть мне что ли хочется?)

Здесь нужна предыстория, но о ней мне писать противно, и потом ее я вряд ли забуду. Сейчас мне важно зафиксировать мелочи — чтобы вплоть до кто что когда сказал, такое быстро забывается, а потом его недостоверно заново выдумывают, и это всегда кажется притянутым за уши.

Пишу, что было.

Как я стою перед 21‑м кабинетом и обреченно перечитываю табличку. Зав. учебной частью. Сухарев, С. Н. Зав. учебной частью… Зав. уч…