Правильное дыхание. Книга 1 (СИ)

— Что–то мне это как–то… пахнет рыбкой.

— Понимаю, но тем не менее. Ну и, разумеется, мы прекрасно осознавали, что втравили себя в нехорошую, да что там, ужасную ситуацию, нарушение всех норм, полнейшее безобразие — так что выбор оставался один: или всю жизнь страдать из–за содеянного и в конце–концов наглотаться иголок, или тихонько любить друг друга и не дергаться. А поскольку мы оба были люди рациональные, то выбрали наиболее приемлемый для психического — и вообще — здоровья вариант. Меня аморальная составляющая всего этого вообще меньше занимала, то есть, скорее веселила, чем ужасала, он мучался куда больше — но тоже не слишком продолжительное время. — Довольно осматривает две одинаково красиво запакованные коробки и вдруг замирает:

— И вот в какой из них теперь что?! Фу на вас на всех! — раздраженно начинает расковыривать одну коробку.

— А что за травма? Маня говорит, была!

— Ты ж сама сказала — о травме не хочешь — не говори. Вот я и не хочу.

Маня, поучительно:

— А кроме того это будет хро–но–ло–гисски неправильно. Сильно опередит события.

У дочки разыгрывается фантазия:

— Неужели он тебя бросил?

Мама взирает на нее с картинным укором.

— Нет, я тоже не в состоянии представить себя мужчину, который мог тебя бросить (Маня певуче: «И женщину…»), но мало ли, я вон раньше и представить себя не могла, чтобы у тебя могло бы с учителем быть… — запуталась в «бы».

— Да я и позже себЕ такого никогда не могла представить. Вот сколько сама ни преподавала — причем и в институте! — и подумать–то о таком противоестественно. Что школьники, что студенты (хоть и глазки строили, бывало) — все одно — твои дети. Может, это дело в силе родительского инстинкта — он проецируется. А может, и нет. И тем не менее. Но у нас был редкий случай, так вот все сошлось, и обстоятельства, и характеры, наверное… И да, никто никого не бросал, — подписывает ярлычки на подарках, чтобы точно не перепутать. — Так, сворачиваем вечер воспоминаний, тем более это утро и у нас еще куча дел.

— А вечером дорасскажешь?

— До? Там если уж рассказывать, то затянется до не знаю скольких. И ничего я рассказывать не собираюсь, сама не понимаю, какого мы вообще начали это все обсуждать.

— Нам просто интересно, Ооль, — Манино урчание сродни тяжелой артиллерии.

— А тебе–то чего интересно? Ты и так всё знаешь.

— И не всё! Хотя ладно, так и быть, из тебя пока вытянешь, а я уж расскажу ребенку, как смогу, вот слушай, кука…

— Маня! Только попробуй! — насупившись. — Шантажистка, тоже мне.

— Гони–гони все по порядку, Ольга, со всеми душедральными подробностями.

— Вот как раз душедральные подробности — это точно не по моей части, то есть не то чтобы я ими до сих пор была сильно травмирована, но вспоминать противно. А раз они часть подоплеки, то никуда не денешься. Поэтому–то я никогда и не собиралась тебе это все рассказывать, вот кому оно надо… — явно тянет резину.

— Мне надо, надо, давай!

— И потом это все предыстория, пока до сути доберемся, индюшка стухнет…

— А мы с перерывами. Валяй предысторию, Оль.

— Ну ладно, — все равно тянет, — не знаю, с чего начинать… Ну вот вызывает как–то наша классная мою маму в школу… Нет, тоже не то… Надо бы, конечно, наподольше это растянуть, с саспенсом там, со слезодавлением, но не хочу–не буду.

Дочка:

— Как с чего начинать, ну вот, была ты до 7-ого класса такая вся тихая и застенчивая, а к 7‑ому зацвела физично и… и?

— Стоп–стоп, а кто сказал про «застенчивая»? Застенчивая — это у нас ты была. Тихая — еще может быть, не трепушка, но рот открою — и, как мама говорила: «лучше бы ты и дальше молчала». Со временем пообтесалась, стала подипломатичнее, но скорее просчитывая, чем от страха что–то там не то сказануть. И сутулости этой типичной не было стеснительной — что, наверное, тоже подвело, наравне с голоском и… физишностью, да. Хотя ничего там особенно ого–го не было, просто у первой это все обнаружилось и вкупе с осанкой и не знаю уж там чем произвело какое–то совершенно неадекватное впечатление на пацанов — причем старших, наши–то были в этом плане еще совсем маленькие. Своих у них что ли не было… А тут еще надо учитывать, что школа у нас была частично блатная, то есть были и генеральские там всякие детки, и партийные, и был наоборот какой–то процент шпаны из ближайших дворов — небольшой, так как школа была спец–английская. Поначалу со шпаной было больше неприятностей — они после школы подкарауливали, но тут я подстраховывалась, ходила с солидной компанией, как–то проносило. Один раз как–то, помню, дежурила в классе одна после уроков — это значит, полы мыла — Светка заболела, а где Светка, там была и компания, начиная с Вади и заканчивая кучей подружек, — так что подстерегли, когда одна выходила. Но тут мне дичайше повезло — потому что у нас в школе имелся такой фольклорный практически персонаж как Петровна со шваброй — уборщица, клининг леди, то есть, которая, ура–ура, оказалась поблизости и огрела их — нет, не шваброй, но такими матюгами, что я сразу заодно и выучила много всего полезного. Привела меня к себе в подсобку, дала водички попить и говорит в том плане, что вот сегодня тебе свезло, а дальше хто его знаить. Я подумала, действительно, надо что–то радикально предпринимать, чтобы не искать все время охрану. Поспрашивала людей — а тогда, в конце 80‑ых, как раз началимного было всяких полулегальных клубов — Вадькин старший брат карате занимался, например, но каратЕ (карАти — это у вас так) меня не очень вдохновляло, так как пока этой ногой размахнешься, да еще и издали… А вот что делать, если уже схватили и держат? На ушу еще многие ходили, но его позиционировали как гимнастику, мне этого было мало. Дзюдо поблизости не было, и тут мне кто–то посоветовал одного чувака, который тоже под видом китайской гимнастики преподавал «вот то самое, чем в Шао — Лине всех фигачат». Я про Шао — Линь имела смутное понятие, но почему–то решила попробовать — и хорошо пошло. Маме сказала, что хочу ходить на аэробику, чтоб возмещать отсутствие физ–ры, так что она радостно заплатила за полгода вперед, что потом оказалось очень удачным — но она вообще приветствовала мое пребывание вне дома, это с Никитой как–то было связано, насколько я понимаю, боялась, что малый тоже говорить не захочет под моим влиянием, хотя он–то…

— А почему ты маме с папом не нажаловалась, что пристают?

— Не знаю. В голову не пришло. Очень зря не нажаловалась, конечно, но так далеко тогда просчитать было невозможно. А чисто спонтанно и привычки не было. Папа вечно занят, у мамы сердце слабое, ее нельзя нервировать, как–то у меня это с раннего детства засело. У бабушки тем более слабое, уже тогда болела… В общем, балда. Возможно, это бы меня неплохо подстраховало, хотя кто его знает.

— От чего подстраховало?

— Ну-у, потом началась следующая серия, тут уже, насколько я после поняла, блатные мальчики постарались, которых я игнорировала, или — как вариант — их же девочки, кого–то из которых стали досадно игнорировать уже они, как бы то ни было, до конца это все так и осталось непроясненным, но получилось так, что… — замолкает и морщит нос — от лука, который в данный момент режет — разговор успел перебазироваться на кухню. — Такая фигня получилась… фигня такая… — опять явно тянет резину, так что Маня не выдерживает:

— Они ей писали записки адского содержания! И почерк подделывали. — Довольна, что внесла лепту.

— Фу ты, вот только путаешь все. Не мне писали записки, а я им! То есть не я — моим почерком кто–то постарался — а почерк был настолько куриный — то есть он и сейчас куриный, когда правой пишу, но хотя бы однообразно куриный, а тогда был полнейший разнобой вкривь и вкось — напиши чего, лучше в пьяном виде, подпишись моим именем — сразу поверят, что мои каракули. Ну и написали, не знаю уж, сколько, но не два и не три послания, и рассовали по сумкам всяких там пацанов — логика там явно была, но какая–то своя, мне из перспективы 7-ого недоступная. То есть поначалу–то я вообще ни о чем не подозревала — только стала замечать, что свист вслед участился и подваливать всякие придурки начали чаще — а в чем дело, сказать стесняются. Пока некоторые жертвы псевдо–моей корреспонденции не выяснили, что каждый из них не один такой счастливец, и не обиделись. Так что набрались смелости и подошли разбираться конкретно — мол, писала нам каждому, что по нему сохнешь, да еще и с физиологическими подробностями — теперь колись, кого в виду имела — и одну из записок мне суют. Я глазами пробежала и мысленно так и села. Ну, думаю, а вдруг тот, кто все это затеял, сейчас высматривает, как я буду — а я уже приготовилась — отбиваться и пищать, что мол, не виноватая я, отстаньте… — предсказуемый вариант, нехорошо. Который Светка в это время — она со мной была — немедленно начала развивать: Идиоты, мол, не могла она такого написать. Пацаны: — Ты писала или нет? Я им, своим басом: — Ну я, а что. Тут уже Светка чуть не села. Писала, говорю, только уж, разумеется, не вам. К вам случайно попало, вы за кого себя принимаете ваще. В общем, навешала им лапши на уши, в итоге они еще больше обиделись, но отстали. А по школе, разумеется, пошли слухи про несусветную гулящую гражданку из 7-ого «Б» — но я рассудила, что мне самой от этого ни холодно, ни жарко, так как приставали и пристают по–любому, зато, может, уважительнее будут относиться — по их понятиям. Миф как прикрытие: те, кто его изобрел, будут в недоумении, б- я, пардон, или нет, а остальные, которым я уже с вышины — или нижины — своего нового статуса буду давать от ворот поворот, подумают: О. Разборчивая. Может, есть уже, кто покруче, или вообще валютная какая–нибудь — хотя наши пацаны в этом плане разбирались плохо — а тут я со своим кувшинным рылом. К обычной девочке любой осмелится прицепиться, а тут вроде как накося выкуси. И таки да — в целом, все получилось, как я и предполагала, так что прожила я себе спокойно до — до почти конца 9-ого класса, да. А сельдерей вообще кто–то нарезал? Ну вот так и рассказывай вам всякую ерунду.