Х20

Я бросил вторую спичку. Пожара не случилось.

Моя мать всегда была права. Всегда чего-то не хватает, я должен научиться принимать разочарование, как и все. Я ничем от них не отличаюсь, и не стоило мне смеяться над ее восклицательными знаками. Она ставила их, потому что говорила важные вещи и учила нерадивого ученика. Она всего лишь хотела, чтобы я обратил внимание, но я этого не сделал. Я должен умереть.

Я зажег третью спичку и поднес ее к кончику сигареты. Подумал о дяде Грегори в Аделаиде, обезьянах в исследовательских лабораториях и ковбоях в пустыне с кислородом в переметных сумах. Подумал о 20 % всех смертей в Англии, болезни Бюргера, бензопирене, коронарном склерозе, неэффективности фильтров и обо всех угрожающих заголовках, что присылала мать. Я выискивал любое надежное доказательство того, что сигарета Джулиана убьет меня наверняка.

Я закурил и глубоко затянулся: вкус был мерзостный, и я не сомневался, что он смертелен. Я опять затянулся, хотя каждый раз подносить сигарету к губам было все равно что держать в руках блевотину. Я докурил, но остался жив. Я бросил окурок на пол. Ничего не загорелось.

Ничего не произошло. Я выкурил сигарету Джулиана, и она не оказалась смертельной. Лишь большое разочарование, как и все остальное, как меня предостерегала мать. Сигарета Джулиана не содержала никакого специального послания, никакой особенной морали, а моя жизнь была не более хрупкой, чем любая другая. Я не был центром вселенной, все предсказуемо, обычно, неинтересно.

Девушка в поезде, никак не пострадавшая от уже выкуренных сигарет, закурила еще одну. Поправила очки на носу.

Конечно, сигарета меня не убила. С чего бы моей смерти оказаться необычнее моей жизни? Я должен вырасти, причем быстро, отчасти из-за этого я не почистил зубы. Хотел сохранить вкус табака во рту. Он напоминал, что мне не суждено жить вечно.

Отныне я намеревался заменить все свои героические и бесполезные желания простым и легко удовлетворяемым желанием покурить. Все неповторимое и возвышенное покинуло меня, и вместо этого я дам себе смехотворное задание, которое будет все определять наперед. Я приму неизбежность однообразных дней, посвятив себя сигаретам и прочим требованиям Джулиана. Это не то будущее, которое я себе намечал, но я предпочитал его жизни, в которой я стану заново переживать чужие разочарования.

Я все как следует обдумал. Каждая сигарета неминуемо будет напоминать мне о Люси и Джинни, но это даже хорошо. Это будет мое бесконечное наказание, оно заставит меня вспоминать и страдать, как я того и заслуживаю. Поскольку я буду курить, мне придется найти новый способ показать матери, что я ее люблю, хотя явно не любовь толкала меня умереть раньше нее. По крайней мере, я на это надеялся. Ни для кого не секрет, что сигареты нанесут большой вред моему здоровью.

Девушка в черном платье полированными ногтями барабанила по лакированной столешнице, привлекая мое внимание к единственной “Эрнте 33”, которую она немного подкатила ко мне. Ее брови изгибались над черепаховой оправой темных очков. Я могу взять сигарету. Могу завязать разговор. Могу узнать, откуда она приехала, чем занимается и что у нас общего помимо курения. Я отвернулся. Ее отражение повело плечами и продолжило чтение.

Я намеревался подавить свои привязанности и от всего отдалиться. Я буду безразличен к погоде и времени дня, буду невосприимчив к любым ощущениям, кроме ежечасных колебаний тяги и удовлетворения, что приносят сигареты. Конечно, внешний мир и дальше станет передавать мне информацию, но у меня исчезнет желание ее получать. Вместо этого я представлял, как выживаю без радости и печали, без прошлого и будущего, просто, самоочевидно, точно набухающая на кране капелька воды, точно крыса. Я не буду ничего просить, ничего принимать, не буду никого обманывать. И все это в обмен на выкуривание определенного количества сигарет каждый божий день.

Постепенно моя жизнь лишится всякой деятельности за исключением этой обязательной рутины. Она будет свободна от трудностей и беспорядка, жизнь без шероховатостей и шаткости. Я не буду ничего замышлять, не раздражаться. Стану существовать без желаний, негодования и отвращения. Час за часом, сигарета за сигаретой, день за днем будет начинаться нечто, не имеющее конца: моя перечеркнутая жизнь.

Путь от Парижа до Гамбурга прерывался лишь остановками, где я так и не выходил, а на заднем плане — сигаретами и тому подобным.

Клуб самоубийц ломился от посетителей. Здесь присутствовали все постоянные члены, а также Эмми, Джейми и масса ученых и техников из Центра. Я обнес их подносом с бутербродами, старательно избегая Джулиана Карра, представлявшего “Бьюкэнен” и выражавшего соболезнования от лица компании. Еще он посматривал на Джейми, который пытался убедить секретаршу Центра миссис Кавендиш, что снимок легких Тео, если встать поближе и скосить глаза, на самом деле является скрытым трехмерным изображением краснокожего индейского вождя. За ними Уолтер спорил с Эмми. Он отказывался передавать бутерброды.

— Я на глазах дряхлею, — возмущался он.

Ланди Фут уламывал людей с чайными чашками попробовать капельку хереса, а Джулиан Карр теперь смотрел на меня поверх головы Джейми.

Откуда ни возьмись появился совершенно здоровый Тео. Он улыбался во всю ширь закрытого рта, отвоевывал себе местечко и выплясывал замысловатую джигу, состоявшую из аккуратных скачков и частых прыжков.

— Тео, — сказал я, — прекрати немедленно.

— Почему?

— Ради бога, это же твои собственные похороны.

— Вот именно, — сказал он, перемещаясь влево, прыгая вправо. — Это лучший способ пообщаться с людьми внизу.

И часа не прошло, как мы вернулись с дневной службы в крематории, а я уже выкурил 27 сигарет. Я целый день не ел, и у меня сильно кружилась голова.

Теперь Тео стоял рядом со мной. Хотя он был всего лишь галлюцинацией, вызванной избытком никотина, я не хотел грубить.

— Ну, — сказал я, — как там на небесах?

— Не жалуюсь.

— Боженька курит?

— Я что-то не заметил. Осторожно, — сказал он. — К нам приближается бяка.

— Грегори.

— Джулиан.

— Мои глубочайшие соболезнования от лица “Бьюкэнен”.

— Бутерброд?

— Я не мог не заметить, — сказал Джулиан.

— Знаю, — сказал я, — много сыра и мало ветчины.

— Что ты, кажется, слишком много куришь.

— Такой день, — сказал я. — Это помогает мне держаться.

— Конечно, я понимаю, — сказал он. — Но, может, тебе стоит немного сбавить обороты, самую малость?

— Спасибо, Джулиан. Ты хороший человек.

— Возможно, сейчас для этого не лучшее время, — сказал он и оглянулся. — Но твой новый контракт уже готов.

— Потом, — сказал я и пошел предлагать бутерброды медику-исследователю, которого знал по Центру.

Я закурил еще одну сигарету. Голова закружилась, и я уселся в кресло у стены.

— Он только об одном и думает, — сказал Тео. Он устраивался поудобнее на подлокотнике рядом с любимой пепельницей Уолтера. — Ему не понравится, если ты бросишь.

Я чуть не поперхнулся дымом:

— Я не собираюсь бросать.

— Как скажешь.

— Я за сегодня уже выкурил столько, сколько никогда за день не курил. Это не значит, что я собираюсь бросить.

— Закури еще одну, — сказал Тео. — А то я что-то рассеиваюсь.

Я закурил еще одну. Теперь у него появился загар. Тео был в белом халате, а на плече его сидел Бананас и смотрел на мою сигарету зелеными глазищами.

— По-моему, со мной все в порядке, — сказал я.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что прохожу полный медицинский осмотр дважды в неделю.

— А, тогда все ясно, — сказал Тео.

— О чем ты?

— Думаешь, — сказал он, — если бы у тебя что-то было, тебе бы об этом сказали?

— Грегори!

Это была Эмми — она протягивала мне чашку чая. Она хотела знать, все ли со мной в порядке. “Все хорошо”, — сказал я, хотя мог умирать от рака легких и сердечных заболеваний, а мне бы, разумеется, ничего не сказали. Я почувствовал тупую боль в груди рядом с сердцем. Не раскисай, парень.