Х20

И все же он стоял на своем. Он считал, что найдет надежного некурящего человека, если “Бьюкэнен” даст ему время и финансовую поддержку новой системы выплат. Она начиналась с небольшой выплаты, которая каждый год удваивалась. Чем дольше испытания, тем ценнее данные для “Бьюкэнен” и крупнее выплаты. Естественно, это зависело от выполнения всех требований контракта, наверняка включавших и проживание поблизости от Центра исследований, но после первых нескольких месяцев никотин станет неповторимой приманкой сам по себе. Для полного счастья, писал Джулиан, мне надо лишь найти своего мистера Икс.

Я завидовал ему, потому что он знал, чего хочет. И почти наверняка получил это — скорее всего еще до того, как я перестал пялиться в экран компьютера и перепечатывать всеми забытые оперы, пока женщины обсуждали мою неспособность по-настоящему любить.

— Мужчины не в силах изменить образ мыслей, — сказала мадам Бойярд, — поскольку думают, что и без того идеальны или хотя бы наполовину пригодны. Они не могут уяснить, что любовь подобна смерти и загробная любовь в загробной жизни отличается от привычной жизни.

— Надо бы не обращать на них внимания, — сказала Джинни. — Но потом влюбляешься и не можешь остановиться.

— Конечно, можешь, — сказал я. — Просто займись чем-нибудь.

— Все остальное бессмысленно. Даже мое пение. Я бросила бегать.

— Значит, ты не можешь быть влюблена, — сказал я. — Считается, что это полезно.

Мадам Бойярд и Джинни вздохнули в унисон. Они настроены на одну волну. Затем мадам Бойярд спросила меня, не боюсь ли я женщин, и тогда я встал и надел пиджак.

— Постой, Грегори.

Мадам Бойярд встала и загородила мне выход.

— Успокойся, — сказала она. — Вот. — Она взяла свою сумочку, и я решил, что она собирается дать мне денег, но она достала две сигареты и положила их на стол. — Возьмите, — сказала она. — И успокойтесь.

— Я же бросил, помните?

— Я никому не скажу.

Я должен был недвусмысленно заявить ей, что это не имеет ничего общего с курением. Но меня сбила с толку Джинни: она проворно схватила одну сигарету и опустила ее в верхний карман джинсовой курточки. Невинно посмотрела на меня, и тут, как бы ни отличались Люси и Джинни, я подметил между ними одно большое сходство. Все без исключения женщины безумны. Это объясняло множество загадочных вещей, которые иначе невозможно понять.

— Он же был огнеупорным, — сказал я. — На нем была этикетка Британского института стандартов.

Я закрыл глаза, надеясь, что этого не произошло, но на фоне запаха горелого дерева и обуглившихся кирпичей явственно чувствовался душок зеленого табака. Я слышал шипение пара и крики людей. Слышал лай Гемоглобина. Я открыл глаза и увидел, как он увлеченно наматывает круги в свете фар пожарных машин, припаркованных между нами и домом. Полосы голубого света шарили по темному саду и расцвечивали подходивших Эмми, Тео и Уолтера. Только Джулиан сохранял спокойствие, он стоял в тени пожарной машины и разговаривал с пожарником, выяснял, что произошло.

— Может, он внутри, — сказал я.

— Нет, — сказал Тео.

Нам приходилось перекрикивать ветер и шипение пожарных машин. Тео поднял воротник плаща.

— Может, где-нибудь спрятался?

— Нет, — сказала Эмми.

Она застегивала свою ветровку. На ней были джинсы Тео.

— Но ведь какая-то надежда есть?

Тео подошел вплотную ко мне, чтобы не кричать. Его лицо исхудало, а шрам на губе стал заметнее. Он положил руку мне на плечо, словно чтобы поддержать. Он сказал:

— Табак горит при температуре 800 градусов по Цельсию.

Эмми взяла меня за руку.

— Мы понимаем, каково тебе, — сказала она.

— У меня однажды умер попугайчик, — сказал Уолтер, но Эмми осадила его взглядом, и он умолк.

В растерянности я пытался сфокусировать взгляд на желтой зюйдвестке Уолтера. В ней он смахивал на пожарника.

— Его звали Мак, — сказал Уолтер.

Мне хотелось свалить на кого-нибудь вину. Тогда это обрело бы какой-то смысл. Я пялился на колоколообразную шляпу Уолтера и гадал, может ли человек его возраста помнить, как уронил зажженную трубку в корзину для мусора, набитую бумагой. Сухой бумагой. И старыми деревянными карандашами.

— Уолтер не виноват, — сказала Эмми. — Он пришел в Клуб, чтобы мы побыли наедине.

— Он все сделал правильно, — сказал Тео. — Позвонил по 999, а затем нам.

— Ты не понимаешь, — сказал я. — Моя мать купила его только из-за этикетки.

Сколько бы я ни мигал, это повторялось снова и снова. Бананас спит на пуфике. Загорается табак. Бананас просыпается, усаживается прямо и глубоко вдыхает. Его нос подрагивает, а зеленовато-мраморные глаза превращаются в щелочки. Спина выпрямляется. Хвост неторопливо метет то в одну сторону, то в другую, шурша по старому черному вельвету.

— Какие новости, плохие или хорошие?

Джулиану приходилось кричать. Он единственный был одет по погоде: черное пальто и черные кожаные перчатки.

— Задняя часть дома выгорела, — сказал он потише, когда приблизился, — зато передняя почти совсем не затронута.

— Подумать только, — сказал Тео.

— Они разбираются, как все началось, но главное, что никто не пострадал. Слава богу.

— У Грегори шок, — сказал Тео.

— У нас у всех шок, — сказал Джулиан.

Поскольку никто ему не возразил, он пошел обратно к пожарным машинам.

— Я любил этого кота.

— Ему не было больно, — сказал Тео.

— Откуда нам знать?

— 800 градусов по Цельсию.

Дрожа от удовольствия, возвышаясь на пуфике, тело чувственно оживает. В любой момент готов прыгнуть, спастись, но когда разные растения достигают разных стадий сгорания, запах горящего табака делается чуточку интереснее, чуточку насыщеннее. Языки пламени над рабочей скамьей опадают, кресло вспыхивает, но пуфик прохладен и нетронут в полном соответствии со своей этикеткой. Бананас — его зеленые глаза расширены — глубоко вдыхает, улыбается и медленно исчезает за голубовато-зелеными завесами дыма.

— Он умер, да?

— Это всегда нелегко, — сказала Эмми.

— Это я виноват.

— Ты не мог его спасти.

— Не надо было давать ему пепельницы.

— Он умер счастливым, — сказал Тео. — По уши заряженный никотином. Он преодолел неудобство мысли о том, что удовольствие недолговечно. Он наслаждался без конца. Идеальная смерть.

— Не смерть, а сладкий сон, — сказал Уолтер.

— Умер, сгорел, — сказал я. — Ушел навсегда.

Против жара в 800 градусов пуфик был беззащитен. Он забыл обещание, данное моей матери. Он не помог Бананасу. Не смог сохранить воспоминание о спине и ягодицах Люси. Бренность пуфика привела к уничтожению столь основательному, что я оцепенел и был не в состоянии четко соображать.

— Это бессмысленно.

— Смерть естественна, — сказал Уолтер.

— А счастливая смерть возможна, — сказал Тео. — Уверяю тебя.

— Он всегда будет жить, — заверила меня Эмми, — в наших воспоминаниях.

Я уже было надумал им поверить, когда вернулся Джулиан.

— Проводка отсырела, — сказал он. И посмотрел на Тео. — Этого бы не произошло, если бы вы остались в “Бьюкэнен”. Ваши растения были бы в безопасности.

— Не хочу спорить, — сказал Тео. — Не здесь.

— А чего нам спорить? Это не ваши трудности. Это даже не ваш дом.

— Я думал о Грегори.

— Впрочем, могло быть намного хуже.

Затем Джулиан сказал нам, что гостиная даже не пострадала от воды, а я еще не вполне соображал, и потому лишь поблагодарил. Он сказал, что друзья на то и нужны.

— Я любил этого кота.

Джулиан похлопал меня по спине.

— Выше нос, Грегори, — сказал он. — Этого могло и не случиться.

— Ты ужасно выглядишь, — сказала Джинни.

— Зачем ты пришла?

— Мадам Бойярд посоветовала. Что с твоей рубашкой?

Я увидел, что рубашка вся испещрена прожженными дырочками.

— Ты же не думаешь, что я отпущу тебя просто так? — сказала она.