Слушается дело о человеке

— Это тянется так долго, можно просто с ума сойти, — тихо сказал Мартин.

— О, зачем же? Дайте-ка я отвечу этим господам. Во-первых, я стану утверждать, что первый выговор не имеет силы ни по материальным, ни по формальным основаниям. Дело может принять еще весьма интересный оборот, мой дорогой доверитель.

Он откинулся в кресле и осторожно выпустил дым изо рта.

— Предоставьте действовать мне, господин Брунер. Я буду держать вас в курсе.

На этом они простились.

Смятенный и растерянный, Мартин Брунер на другой же день с головой окунулся в работу. Это было единственным средством уйти от назойливых мыслей.

Адвокат не стал дожидаться истечения срока для обжалования. Он немедленно опротестовал перед вышестоящей инстанцией, то есть перед Управлением надзора, оба дисциплинарных взыскания, наложенных на Брунера.

Через несколько дней Брунера вызвали в Управление. Он был встречен очень любезно. Особенно горячее участие принял в нем господин Георг Вайс.

— С этим делом следует покончить раз и навсегда. Постановление суда, бесспорно, имеет законную силу. И из приговора и из вашего поведения явствует, что вы вели себя абсолютно достойно. Вы, следовательно, утверждаете, что никогда не подстрекали Эдельхауэра подделать документы?

— Разумеется! Мои показания запротоколированы и отмечены особо в приговоре суда.

— Понимаю! Следовательно, нет решительно никаких оснований затягивать дело. Мы незамедлительно покончим с этой историей.

Георг Вайс пожал Брунеру руку, и тот ушел, совершенно успокоенный.

Прошло еще полгода. О деле Брунера не было ни слуху ни духу. Как ни старался Мартин расшевелить почившего червя бюрократизма, тот не проявлял ни малейших признаков жизни.

Прошло еще полгода. Часы продолжали тикать, земной шар продолжал вращаться вокруг своей оси. Эдельхауэра уволили без права восстановления. Брунер все еще не получил возможности уплатить долги. Гроскопф твердо сидел на его месте — начальника отдела. Уполномоченный по вопросам культуры стал здороваться еще рассеяннее, его занимали новые, еще более высокие мысли, чем прежде.

Тем временем в магистрате и в Управлении надзора усиленно обсуждался вопрос, как именно не дать хода протесту доктора Иоахима, который был подан в законный срок. Наконец Георг Шварц почесал в затылке и вызвал к телефону Георга Вайса. Немного погодя он побежал к контролеру по финансовым делам и наконец спустился к Гроскопфу.

Полученными результатами Черный Жорж поделился с одним только Белым Жоржем.

Тот отправил доктору Иоахиму короткое письмо и в нем сообщил, что протеста против выговора, вынесенного по делу о велосипеде, получено не было и в деле не числится. Тем самым выговор сохраняет законную силу.

Брунер не был страстным коллекционером. Тем не менее он тщательно собирал все бумаги, имевшие отношение к его делу, и хранил их в отдельном ящике. Правда, он не уделял им особого внимания, не стерег, не берег их, но все же они выросли в высокие и мощные горы. Скоро оказалось, что им отвели на столе слишком тесную территорию. Пришлось ее расширить. Бумажная гора, вздымаясь все выше и выше, уже почти касалась карниза. Брунер начинал подумывать, куда бы достойным образом поместить следующее бумажное пополнение.

Сейчас он без труда извлек из самого темного ящика письменного стола копию некогда отправленного, а ныне утерянного в магистрате протеста, в котором он оспаривал решение по делу о велосипеде. Ну и обрадовалась бумажка, когда ей снова удалось вылезть на свет божий! Адвокат сопроводил ее небольшим отношением.

«К счастью, — писал адвокат, — мой подзащитный может не только установить самый факт вручения протеста, что подтверждается соответствующей копией, но и доказать, что она была своевременно получена вами, о чем свидетельствует прилагаемое при сем письменное подтверждение самого главы магистрата».

В кабинете начальника отдела кадров метались расстроенные сотрудники. Что делать? Что предпринять? Прежде всего нужно с честью выпутаться из этого дела, но так, чтобы не уронить своего достоинства и престижа.

Выход нашел Георг Вайс из Управления надзора.

— Надо уметь жертвовать малым, чтобы удержать главное, — сказал он. — Немедленно иду к начальству и постараюсь изложить ему дело Брунера с моей точки зрения.

Скоро он вернулся и принес бумагу за подписью главы магистрата. Правда, ей пришлось еще поваляться на канцелярских столах, но наконец она все же попала по назначению.

— Вот мы и добились! — сказал доктор Иоахим своему подзащитному. — Выговор за историю с велосипедом снят по формальным основаниям. Его больше не существует. Поздравляю! Правда, второй выговор сохраняет полную силу. Что ж, будем драться дальше…

«Если бы только у меня были деньги и силы! — подумал Брунер. — Я бы спокойно стал драться дальше».

Вдруг лицо его просветлело. «Но ведь я могу попросить в магистрате ссуду! Другим сотрудникам давали. Это было бы просто спасением. Я верну ее, как только мне выплатят жалованье за прошлые месяцы».

— Хорошо, — согласился Брунер, — давайте драться дальше!

Однако эта перспектива не доставляла ему особого удовольствия.

Он хотел покоя. Он хотел наконец покоя! Нет, он вовсе не жаждал драться. На пле-чо, нале-во, на-право равняйсь! Равнение на середину! К ноге! Вольно! Продолжать!

— Продолжать: два — три — четыре, — скомандовал Альфред Зойферт и взмахнул обеими руками. Он стоял на эстраде в зале ресторана. Сотрудники магистрата завершали здесь свой пикник. Услышав команду, господа сотрудники вместе со своими супругами взяли листочки с текстом и уставились на дирижера.

— Внимание! Два — три — четыре!..

Несколько сот чиновничьих ртов разверзлось по команде, и армия звуков устремилась к потрескавшемуся потолку:

Вовеки слава и почет

Тебе, прибрежный город наш,

Где в рот вино само течет,

Где весел звон застольных чаш,

Где лес шумит, журчит вода,

Где поцелуи без конца.

Пусть имя города всегда

Восторгом трогает сердца.

Клаус Грабингер, который по непонятным причинам сидел, не разжимая рта, почувствовал вдруг легкий толчок.

— Пойте же! — произнес кто-то негромко над его ухом. — На вас смотрит старик.

Действительно, в эту минуту глава магистрата обернулся и посмотрел на человека, державшегося особняком. И так как этот человек получил выговор, частенько опаздывал и два раза в месяц, в день, когда покупал книги, вообще не выходил на работу, то он поправил сбившийся на сторону галстук, разинул рот и прокричал осипшим голосом несколько тактов. Но, плохо зная текст, он все недостающие слова храбро заменил восклицанием! «Ла-ла, ла-ла!!!»

Сегодня Грабингер опять перекурил, и вчера вечером, когда работал в архиве, тоже. Он хрипел. Волей-неволей пришлось замолчать. Зато Максимилиан Цвибейн, который сидел через несколько столиков, — у него был неплохой голос — запел таким громовым басом, что, как показалось Грабингеру, чуть не смёл всех окружающих.

— Два — три — четыре!..

Размахивая руками и извиваясь всем телом, господин советник Альфред Зойферт дал знак повторить припев. Стоя на самом краю эстрады, дирижер с радостью услышал многоголосое пение, которое вырвалось из сотни глоток вместе с легким ароматом сосисок и кислой капусты.

Наконец последняя строфа песни была спета. Утомленный дирижер опустил руки и отошел в сторону. В ту же минуту глава магистрата, улыбаясь, поднялся по ступенькам на эстраду и пожал руку скромному любителю музыки.

— Мы выражаем благодарность нашему глубокоуважаемому поэту и композитору господину Альфреду Зойферту за приятные минуты, которые он доставил нам своей песней. Пусть же музы и впредь дарят его поцелуем, дабы нам еще много раз было так же хорошо и весело, как сегодня.