Якоб-старьевщик

И некоторые отыскали себе вещицы по душе: нуждающийся в починке сундук, обшарпанный деревенский шкаф, плохонькие лампы, занавески, всевозможную посуду, часы с маятником, а среди них и подлинные сокровища.

Поначалу к Якобу наведывались знатоки и извлекали из его «свалки» самые ценные предметы. Якоб палец о палец не ударял: он держался в тени и только слушал, как его друзья хвастают друг перед другом своими находками, наперебой взвинчивая цену.

— Так вот, за это я предложу ему пять сотен, шикарная штука. А Якоб даже и не знает, что он такое откопал.

— Нет, — говорил другой, — за пять сотен ты этого не получишь! Я дам ему восемьсот.

Слово за слово — и очень скоро кто-нибудь предлагал уже полторы тысячи. Якоб ничего не делал, но запоминал каждую цифру и каждый аргумент.

Минуло немного времени, и друзей из бара ему стало недостаточно. Он опять отправился к антикварам и вполне невинно сообщил, что вот, мол, скупил, на беду, обстановку целого дома, пошел на поводу у родственных чувств, а теперь толком не знает, куда со всем этим сунуться; есть там и кое-что ценное, только подреставрировать надо. Может, они как-нибудь зайдут да посмотрят? И солидные, потомственные антиквары с большим удовольствием к нему зашли. Пригласил он не слишком многих, зато эти немногие — он точно знал — в своем ремесле собаку съели. Услужливо проведя их по своим сараям и складам, Якоб попутно выслушал, которые из вещей все ж таки совершенно прелестны, и весьма удачно ввернул те немногие специальные термины, какие успел перенять.

— Недавно я видел чудесный шкаф в стиле бидермайер, — говорил он. Или, вполне свободно, замечал: — Что мне особенно по сердцу, так это радиолы. Правда, их у меня, к сожалению, нет.

И тогда кто-нибудь из знатоков иной раз возражал:

— Однако же вы, Якоб, ошибаетесь: вон она, радиола-то! Вы разве не знаете?

— Ах эта! — отзывался он. — Ну как же, как же, знаю.

Он просветился насчет художественных стилей и периодов, он выучился разбираться в древесине, а использовал при этом только лишь познания и честолюбие все тех же господ-ценителей. Якоб хорошенько мотал их слова на ус — и года не прошло, как он стал настоящим антикваром. Услышав хоть раз какую-нибудь дату, он брал ее на заметку, но если, как на грех, цифры вылетали из головы, он попросту говорил:

— Да, это вам не подделка, эпоху-то — ее сразу видать!

И все ему верили.

Было у Якоба одно преимущество, которым мало кто из городских антикваров мог похвастать: у него на «фабрике» было полным-полно места для стоянки машин. И вот клиенты подкатывали на «бентли» и «роуверах» или на автомобилях среднего класса, которыми пользуется средняя буржуазия; он водил их по своим запасникам — «Взгляните, какие превосходные вещи, кстати, каждая совершенно в стиле своей эпохи», — когда же речь заходила о цене, он ловко увиливал от ответа, покуда не выведывал, много у клиента денег или мало, и мастерство Якоба заключалось, пожалуй, в том, что цены он назначал в зависимости от толщины покупательского кошелька. Вопреки ожиданиям он не торговался, он слушал и ждал, сколько ему предложат.

Многому учился Якоб и у своих клиентов; к примеру, как-то раз он приобрел большое количество канделябров XIX века — богемское стекло, насквозь пропыленное и грязное. Он взял и подвесил их к потолку, там и сям, без разбора; об их стоимости он понятия не имел, пока не подслушал разговор некой молодой четы:

— Ты только взгляни! Это же настоящее богемское стекло! Ручаюсь, сделано между восемьсот семидесятым и восемьсот девяностым годами. Мы непременно должны его купить.

Теперь Якоб узнал, что стоит этот канделябр, и прикинулся, будто знает об этом всю жизнь. Продал он его той парочке за две или три тысячи франков, а прежде чем снял и запаковал, как следует к нему присмотрелся, а потом сравнил с этим все остальные свои канделябры.

Так вот мало-помалу он копил знания, куда более практические и ценные, нежели всякая теория.

Солидные антиквары нашего города завидовали его успеху. Невзлюбили они его и за то, что свое дело он именовал «Сарай Якоба-старьевщика»; это задевало их честь и достоинство, хотя, по сути, такое название было и достойнее, и честнее. Но больше всего их злило, что ему, скитальцу, человеку бродяжьего племени, удалось пробиться в их солидный, упорядоченный мир, что он научился применять те же средства, какими столь мастерски владеют они, солидные, потомственные дельцы. Он это чувствовал и в душе посмеивался. Однако же встречал их, как и прочих своих клиентов, любезно и приветливо, а сам зорко следил, как они рысьим оком высматривают вещи поценнее, отмечал, как они останавливаются перед сундуком, шкафом, каким-нибудь столом. Тогда в его мозгу срабатывал сигнал: тут что-то есть! Он уже уразумел, что владеет сокровищами и, хоть и не может выразить их цену в деньгах, стал собственником среди собственников. Возможно, он ничего больше и не желал — ни признания, ни восхищения, ни зависти. И это чуточку вознаграждало его за все те унижения, какие он снес в своей жизни.

Торговля у Якоба шла хорошо, по мере расширения своих познаний он вновь и вновь пытался навести в этом хаосе порядок, аккуратненько расставлял мебель, старался даже держать шкафы отдельно от сундуков, но тем не менее фабричные склады и цехи постепенно становились тесны. Якоб уже подумывал, не продать ли ему оптом свою лавочку и не взяться ли за что-нибудь другое, как вдруг к нему заглянул один из самых уважаемых антикваров города — совершенно случайно, по его словам. Когда Якоб вел его по запасникам, торговец как бы невзначай заметил:

— Жаль, придется вам рано или поздно ликвидировать ваше предприятие!

Якоб удивился. С какой это стати ему все ликвидировать? Но антиквар, который с давних пор видел в «Сарае Якоба-старьевщика» угрозу для всей отрасли, был прекрасно осведомлен. Он знал, что в течение года арендный договор с Якобом будет досрочно расторгнут, в газетах писали, что подготовлен проект застройки, предусматривающий снос сараев и старых фабричных цехов, — куда в таком случае денется Якоб со своим хламом? Якоб прозевал эту новость, поскольку не читал газет. Он принял ее к сведению и повел «этого господина» — только так он его впредь и именовал — дальше по своей «кунсткамере», зорко за ним наблюдая и примечая, какие предметы привлекают особое внимание «этого господина» и, значит, наверняка высоко ценятся. А потом Якоб с ему одному свойственной непринужденностью сказал:

— Ах, знаете, мне и без того уж невмоготу этим заниматься. Пора сменить обстановку, и, честно говоря, если б нашелся человек, готовый принять все на свои плечи, я бы уступил ему мое дело.

Антиквару этого «сигнала» было вполне достаточно.

— Это заслуживает серьезного разговора, — заметил он. — Тут и правда есть вещицы, которые жаль было бы отдать в руки невежды.

И Якоб, привыкший действовать напрямик, пропустил мимо ушей чуть презрительный антикваров тон, намек, что он, Якоб, тоже ничегошеньки в этом деле не смыслит.

— Сколько бы вы предложили за все? — спросил он.

«Этот господин» назвал огромную сумму, каковую, безусловно, вычислил не в уме и не сию минуту, а гораздо раньше и с большой точностью. Без малого сто пятьдесят тысяч — вот какой куш готов был отвалить антиквар. Якоб понимал, что подлинная цена его товаров вовсе не такова, эти деньги платят только за то, чтобы он исчез с горизонта. Иначе он никогда бы не пошел на эту сделку. Внутренне его словно что-то подстегнуло.

«Если этот господин, а он крупная фигура в торговле антиквариатом, — сказал он себе, — так высоко ценит мое исчезновение, пусть его раскошеливается. В таком случае игра стоила свеч, в таком случае я вознагражден, не зря терпел лишения и унижался. Пусть его забирает весь хлам».

В тот же вечер они пришли к обоюдному согласию. И подписали контракт, составленный «этим господином». Он брал на себя обязательство, уплатив паушально сто пятьдесят тысяч франков, принять во владение весь товар при одном условии: в трехдневный срок Якоб объявит, что в связи с инвентаризацией закрывает свою торговлю на десять дней. Продавать что-либо после инвентаризации Якоб, разумеется, не имел права. Якоб сделал все, как договаривались: дал во всех ежедневных газетах объявление, что закрывает торговлю на десять дней. Но «этот господин» знать не знал и ведать не ведал, что у Якоба была совсем иная причина пойти на такое условие. Объявление появилось на страницах газет. И Якоб даже прикрыл фирменную вывеску черной тряпицей. Однако каким-то образом слухи о предстоящей продаже все-таки просочились. И многие вдруг вспомнили, что три месяца назад, полгода назад видели у Якоба некую мебель или, скажем, некую лампу. Главный вход Якоб держал на замке, тем не менее посетители проникали на территорию бывшей фабрики и упрашивали его в виде исключения продать им ту или иную вещь.