Прометей, или Жизнь Бальзака

Еще один луч солнца: Ротшильд дал взаймы восемнадцать тысяч франков для уплаты за дом. И наконец (а это самое главное), Бальзак снова может работать на полную мощность. Романы "Кузина Бетта" и "Два музыканта" продвигаются быстро, а за ними последуют "Крестьяне" и "Мелкие буржуа". Силы ему придает радостная надежда, что скоро он расквитается с кредиторами, заплатит за дом и "спасет кассу". Но какой это адский труд!

"Ах, мой волчишка, ты не знаешь, что значит сочинять книгу за книгой! Хорошо читать их, если они хороши, но написать восемь книг подряд - это труднее, чем выиграть сражение под Йеной!.. Помолись за меня Господу Богу, попроси, чтобы всегда у меня на кончике пера были мысли, как постоянно будут на нем чернила. А ведь мне нужны не только мысли, нужен еще и стиль!.."

Будут у него и мысли, и стиль. Массовое издание "Человеческой комедии" поможет ему вновь завоевать публику. Он испытывает подъем, оттого что "Судебное следствие" имеет успех. Подул попутный ветер. А тут еще начала печататься фельетонами "Кузина Бетта", и раздаются единодушные восторженные крики: "Вот шедевр!" Бальзак и сам удивлен: "Я и не думал, что "Кузина Бетта" так получится. Ты увидишь там сцены, лучше которых я еще не создавал за всю свою литературную деятельность... Впечатление у публики огромное - в мою пользу. Я победил!.."

Теперь все пойдет прекрасно. Волчок и волчишка будут счастливы и богаты. "О, 1847 год будет потрясающим!" Уже несколько месяцев Бальзак поглощен исправлениями и переделками "Человеческой комедии". Теперь, когда он может посвятить творчеству все свое время, он напишет за год двадцать романов и три-четыре театральные пьесы.

И вдруг грянул гром! Эвелина тяжело заболела и слегла в Дрездене. Доктора предписали ей лежать неподвижно, если она хочет сохранить ребенка. Бальзак в ужасе бежит к доктору Наккару. Тот успокаивает его. Конечно, госпожа Ганская напрасно тронулась в путь до истечения пятого месяца беременности. Но все еще может обойтись. Увы, не обошлось. Ребенок, родившийся до срока, тотчас умер. Бальзак-Горио, обманутый в своих надеждах, плачет. Первым его побуждением было помчаться к ней. Но разве это возможно? Пришел срок нового взноса за акции Северных железных дорог, значит, сиди за письменным столом. Рухнули великие надежды.

"Я уже так полюбил своего ребенка, который родился бы от тебя! В нем была вся моя жизнь. Поверь мне, крушение материальных дел - сущий пустяк... А вот теперь наше соединение, награда за жизнь, исполненную труда и лишений, едва начавшееся счастье - все теперь остановлено, отсрочено и, может быть, погибло! Но в конце концов, ты мне осталась, ты по-прежнему любишь меня. Вот за что я должен благодарить Бога, опять взяться за работу и ждать. Снова ждать!.."

Он ждал уже тринадцать лет. А теперь еще и думал, что сам оказался невольным виновником большого несчастья, сначала в Солере, когда зачал ребенка, а затем в Висбадене, посоветовав своей Еве поехать в Дрезден вместе с молодыми супругами Мнишеками.

"Никогда себе этого не прощу! Ведь, несомненно, эта тряска, толчки в поезде и вызвали ужасную беду, убившую столько надежд и счастья, не говоря уж о твоих страданиях. Лечись хорошенько, ведь эти болезни очень коварны, так как приводят к страшным последствиям, с которыми трудно справиться! Слушайся доктора, не выходи из дому, не волнуйся, не тревожь себя никакими заботами..."

Никакими заботами? Почему же он сам-то не следует своему совету? "Ничто меня больше не занимает, ничто не радует, ничего мне больше не хочется. Вот уж не думал, что можно так полюбить зачаток существования! Но ведь в нем была ты, в нем мы были оба". Мрачные мысли стирают все остальные, и, сказав себе: "Я не могу съездить в Дрезден, иначе я потеряю двенадцать дней труда", он проводит эти двенадцать дней, отдавшись черным думам. Мозг его подобен теперь измученному, загнанному коню, который упал и лежит без сил, не чувствуя ни хлыста, ни шпор. Эвелина поручила Анне написать ему, что "волнение встречи с ним было бы для нее роковым". В два часа ночи он смотрит на огонь, тлеющий в камине, и, думая о ней, спрашивает себя: "Почему нет писем?" Наконец письмо приносит ему некоторое облегчение: Виктора-Оноре не было, родилась и умерла девочка.

"Ты не ослабила моего горя из-за тех мук, которые причинило тебе ужасное несчастье, но мои сожаления уменьшились, потому что я очень горячо хотел Виктора-Оноре. Уж Виктор-Оноре не покинул бы свою мать и был бы возле нас двадцать пять лет. Весь оставшийся нам срок жизни..."

Лиддида поговаривает теперь о том, что ей пора вернуться в Верховню, чтобы навести там экономию и восстановить "волчишкино сокровище". Нет! Единственное сокровище - это она сама. Если они не поженятся в июле 1847 года, Бальзак за себя не ручается: "Горе меня сгложет, или я сам наложу на себя руки, чтобы покончить с такой жизнью". Тоска в самом деле подтачивает его здоровье, и он теперь так похудел, что на него страшно смотреть.

Помимо душевных мук есть и еще беда: его упорно преследовали парижские завистники, угрожавшие их счастью. Свет оказался "бочкой, усаженной изнутри перочинными ножами", о которых говорится в сказках Перро. Герцогиня де Кастри, хоть она и "стоит на краю могилы и похожа на разубранную покойницу", поворачивает один из этих ножей в сердечной ране Бальзака. Она коварно заводит разговор о некой графине Мнишек, польке, задававшей балы в годы Наполеоновской империи и кокетничавшей с герцогом де Майе. Знаком ли с ней Бальзак? Он делает вид, что не знает такой дамы, а когда упоминается имя госпожи Ганской, восклицает: "Но ведь ей пятьдесят восемь лет, и она уже бабушка!" Тогда Анриетта де Кастри начинает расспрашивать его об особняке Божона.

"Говорят, это безобразный дом". "Просто ужасный, - ответил я. Форменная казарма, а перед ним садик - в тридцать футов шириной и в сто футов длиной. Двор похож на тюремный. Но что поделаешь! Меня прельстили уединенность, тишина и дешевизна..." И когда она поверила, что я устроился очень плохо, что я никогда не женюсь и что я опять пушусь во всякие безрассудства, она стала обворожительно любезна. Вот тебе и старый друг!.."