Прометей, или Жизнь Бальзака

"Оно такое же таинственное, столь же спрятанное, как моя квартира в Пасси. Тут при желании может жить инкогнито женщина, так как Божон устроил в доме потаенные апартаменты, специально предназначенные для дамы. Она может тут жить невидимая для всех и все видеть, все слышать..."

Откупщик Божон охотно переходил от дел мирских к религиозным. Павильон его именовался Каприз, а спальня хозяина сообщалась с хорами часовни, так что Божон, встав с постели, мог слушать мессу, которую служил священник. Бальзак не преминул указать своей набожной возлюбленной на это небесное преимущество.

"Могу тебе сказать, что именно заставило меня купить этот особняк: хотелось сделать тебе сюрприз. Твои религиозные привычки и твое благочестие - самое для меня прекрасное в твоем внутреннем мире, моя любимая, а дом, который я купил, примыкает к часовне Сен-Никола, приписанной к приходу Сен-Филипп-дю-Руль. Построил ее Божон и по завещанию передал приходу, оговорив для своих людей право входить в часовню через нижние двери, а для себя - пользование великолепными хорами, куда можно попасть прямо из комнат. Ты будешь проходить из своей спальни на церковные хоры.

Вот, ангел мой, что побудило меня купить этот особняк. Перед ним разбит сад, а позади него - красивая часовня. Право пользования ею оговорено в купчей, и другого такого дома не найдешь во всем Париже..."

Поспешная покупка особняка, когда долги еще не были уплачены, дорогостоящий ремонт запущенного дома, а котором его прежний хозяин, спекулянт Пеллетро, никогда не жил, необходимость установить (с большими издержками) калорифер для борьбы с сыростью, вредившей прелестной стенной росписи; отсутствие конюшни, сарая и помещения для привратника (службы, имевшиеся в этом загородном доме Божона, были еще раньше проданы художнику маринисту Теодору Гюдену) - все эти "нелепости" очень раздражали Ганскую. Для успокоения своей Eva furiosa [разгневанной Евы (ит.)] Бальзак опять заговорил о часовне. Бесподобные церковные хоры стали повторяющейся темой в его письмах к Чужестранке.

4 октября 1846 года:

"После проверки оказалось, что ты будешь единственной в Париже (помимо королевской семьи), кто имеет в своем распоряжении церковные хоры. Нужны были миллионы Божона, чтобы предоставить ему это королевское право. Госпожа де Маргонн при жизни своей заплатила бы за такое преимущество сто тысяч франков".

8 декабря 1846 года:

"Подумать только! Моя прелестная жена сможет приходить из своих комнат, верхних и нижних, на свои собственные хоры в часовне и слушать там богослужение. Я просто ошеломлен! Ведь это единственный в Париже дом, пользующийся подобным королевским или княжеским правом".

Бальзак признавал, что снаружи дом довольно неказист, "смахивает на казарму", а поэтому он намеревался собрать там столько" диковинок, что его особняк станет похож на дворец из "Тысячи и одной ночи". Он уже посылал Ганской, приходившей в ужас от его намерения обставить десять комнат, планы архитектора Санти и бесконечные списки с перечнем необходимых гобеленов, стенных часов, китайских ваз, люстр, картин. "Это все фантазия некоего Оноре, которому хочется, чтобы все вокруг него было прекрасно, достойно тех чувств, какие воссияли в его душе, достойно красоты его Евы, которая уже четырнадцать лет является его грезой..."

Осторожней! Как страшно взять в мужья человека, принимающего такие разорительные и несвоевременные решения. Да еще будет ли он хранить супружескую верность? Он ведь не всегда ее соблюдал. И возлюбленная удивляется, почему Сова все еще живет на улице Басе. Бальзак оправдывается. Сова ведет его хозяйство, вот и все; она проявляет ловкость во всех сделках, служит подставным лицом. Но совершеннейшая правда, что она угрожает ему всякими неприятностями. Следует ее выгнать, однако для этого нужно бросить ей в физиономию 7500 франков, а у Бальзака таких денег нет. "Я из-за вас никогда замуж не выйду! Вы меня за самую последнюю считаете", - плакалась Сова. Потом она заболела холерой, оттого что объелась дыней, это вызвало у нее кровавую рвоту. Бальзаку пришлось ухаживать за больной. Жизнь холостяка бывает иной раз ужасна. Но со стороны Евы несправедливо попрекать его экономкой. Ведь он работал день и ночь и поневоле оказался в положении ребенка, которому нужна няня. Вот почему "эта дрянь" стала незаменима, а вовсе не по той причине, которую подразумевает Эвелина. "Я очень хотел бы, чтоб она вышла замуж и убралась из моего дома; это так и будет, когда я вернусь".

Когда он вернется... Ведь он считает нужным отправиться в Германию, чтобы присутствовать на свадьбе Гренгале и Зефирины, но уехать из Парижа он сможет лишь после того, как напишет множество страниц, которые ждет столько газет. В "Ла Пресс" он обещал дать продолжение "Крестьян", и, чтобы добиться отсрочки, ему приходится ухаживать за толстой Дельфиной де Жирарден. Она приглашает его на обед в обществе Ламартина, и Бальзак делает поэту комплименты по поводу его политической деятельности. "Но какая же он развалина с физической стороны! Ему пятьдесят шесть лет, а на вид по меньшей мере восемьдесят. Полное разрушение! Конченый человек! Едва ли он проживет несколько лет. Его пожирает честолюбие, а дела идут плохо..." - пишет Бальзак Эвелине Ганской. После этой встречи Ламартин прожил двадцать три года, а Бальзак - только четыре.

Работа, которую он должен был закончить прежде, чем поехать в Германию, испугала бы любого другого писателя.

"Вот что я собираюсь написать. "История бедных родственников": "Старик Понс" - это составит два-три листа для "Человеческой комедии"; потом "Кузина Бетта" - шестнадцать листов; потом "Злодеяния королевского прокурора" - шесть листов; всего же двадцать пять листов, или двадцать тысяч франков, считая газеты и книжные издательства. Потом закончу "Крестьян". Все это покроет мои долги... Впрочем, сюжеты, которые я буду разрабатывать, мне нравятся, и работа пойдет чрезвычайно быстро. Мне нужны сейчас деньги. В книжных издательствах дела застопорились..."