Прометей, или Жизнь Бальзака

"Я бродил три часа и купил: primo, желтую чашку (заплатил пять франков, а она наверняка стоит все сто, такая прелесть). Secondo, купил чашку, преподнесенную кем-то Тальма, - голубой севрский фарфор, стиль ампир: богатейшая чашка, по фарфору от руки нарисован букет цветов, что, вероятно, стоило двадцать пять луидоров (луидоры - по двадцать франков). Tertio, купил шесть стульев роскошнейшей отделки, великолепной наборной работы - из дерева выложены цветы и букеты: это для зеленой гостиной. Четыре стула оставляю, а из двух закажу сделать козетку. Дельные покупки!"

Да и стоит ли говорить о расходах? Кто может продержать у себя один год акции Северных железных дорог, а "это как раз наш случай, получит по триста франков прибыли на каждую акцию. На сто пятьдесят акций это составит сорок пять тысяч франков прибыли..." Одних уж этих денег хватит и на оплату дома, и на обстановку.

Остается все же несколько черных пятен. Во-первых, "эта особа", то есть госпожа де Бреньоль. Она сама не знает, что ей надо: подавай ей теперь мужа, она желает выйти замуж за Эльшота, довольно известного скульптора! Торговать гербовыми марками она уже не хочет, дайте ей приданое. Будущую госпожу Эльшот Бальзак окрестил Совой (воспоминание об ужасной мегере из "Парижских тайн"). Но Сова еще раз переменила мнение. Не надо ей "этого проклятого скульптора", заявила она, такой урод - просто чудовище, и к тому же любит девочек моложе тринадцати лет! Сова возвращается к намерению торговать гербовыми марками, а получить патент на такую торговлю было очень трудно. Бальзак обращается за поддержкой к Джеймсу Ротшильду.

"Ротшильд кривлялся по обыкновению. Спросил, хорошенькая ли она и обладал ли я ею. "Сто двадцать один раз, - ответил я, - и, если хотите, уступлю ее вам". "А дети у нее есть?" - вдруг задал он вопрос. "Нет, но вы можете подарить ей ребеночка". - "Очень жаль, но я, знаете ли, покровительствую только тем женщинам, у которых есть дети". Нарочно сболтнул, чтобы увильнуть. Будь у нее дети, он сказал бы, что не может поощрять безнравственность. "Ах так! - ответил я. - Вы воображаете, барон, что можете поспорить в хитрости со мной! Я же акционер компании Северных железных дорог! Я сейчас представлю вам счет, и вам придется заняться моим делом так же, как железнодорожной веткой с прибылью в четыреста тысяч франков". "Вот как! - процедил он. - Если вы сумеете нажать на меня, я еще больше буду восхищаться вами". "Я и нажму на вас, - ответил я, - напущу на вас вашу супругу, а уж она возьмет вас под надзор". Он рассмеялся и, раскинувшись в кресле, сказал: "Я изнемогаю от усталости! Дела просто убивают меня. Предъявляйте ваш счет..."

Итак, претензии Совы не были удовлетворены, и разъяренная домоправительница грозилась отомстить.

Вторая неприятность - семейные дела. Лора убедила Сюрвиля поехать в Испанию разобраться на месте, выгодное ли дело ему предлагают, а в его отсутствие снесло разливом мост через реку Ду, который Сюрвиль строил! Лора, эта "выдающаяся женщина", из честолюбия совершала ошибку за ошибкой. Первого января 1846 года - вторая драма, на этот раз микроскопическая. По установившемуся обычаю в первый день Нового года госпожа Бальзак, Лора и две ее дочери, Валентина и Софи, всегда приезжали в гости к Оноре. На этот раз его навестили только племянницы.

"Я догадался, что это фокусы моей матушки, и, одевшись, поехал к ней, как полагается. Принят я был весьма нелюбезно... Ей хотелось сделать меня во всем виноватым. Вчера она сто раз говорила Лоре: "Вот увидишь, твой брат не приедет меня поздравить". И она встретила меня чуть ли не с ненавистью из-за того, что ее предвидения не оправдались... Что касается меня, то я твердо решил заезжать к матери только на Новый год, на ее именины, в День рождения и дольше десяти минут у нее не оставаться. А тебе достаточно лишь обмениваться с моей матерью и сестрой визитными карточками..."

В-третьих - Лиретта Борель. Она требует свой вклад в общину и желает, чтобы Бальзак присутствовал при ее пострижении в монахини. А ведь это очень долгая церемония, времени на нее уйдет не меньше, чем на четыре страницы рукописи. "Эти мошенницы монашки воображают, будто весь мир вращается вокруг них". Но он смирился. Надо ведь, чтобы "его дорогая жена" и Анна были представлены на "похоронах Анриетты Борель". Впрочем, он не пожалел, что пришел.

"Поскольку я никогда не видел обряда пострижения, - писал он Ганской, я смотрел во все глаза, все изучал, все наблюдал с таким вниманием, что меня, вероятно, принимали за человека весьма благочестивого... Церемония, кстати сказать, внушительная и крайне драматическая... Я и сам взволновался, когда три постригающиеся бросились наземь, а их закрыли погребальным покровом, прочли над этими тремя существами, отрекающимися от мира, заупокойные молитвы, а вслед за тем они появились в подвенечном наряде, в венках из белых роз и принесли обет быть невестами Христовыми..."

После "пострижения" Бальзаку разрешили поговорить с Лиреттой; она была очень весела. "Ну вот, теперь вы невеста!" - сказал он ей смеясь.

В-четвертых, работа. Раньше она была счастьем, теперь воображение сдало. "Мне крайне трудно писать, - жалуется Бальзак в письме к Ганской, мысль не свободна, она больше не принадлежит мне... Вчера весь день на душе была такая ужасная тоска... А ведь надо кончить шесть листов, чтобы дополнить один из томов "Человеческой комедии"..." Глаза все время моргают, зрение так ослабело, что, работая ночью, Бальзак свой подсвечник на три свечи заменял пятисвечным канделябром. "Так я за две ночи сжигаю свечей на полтора франка. Понятно, сударыня? Да дров выходит на два франка и на пятьдесят сантимов кофе - в общем, расходов на четыре франка за ночь. Вот как подорожали сказки "Тысячи и одной ночи"!.."

С "Крестьянами" дело застопорилось. Бальзак попробовал взяться за "Последнее воплощение Вотрена" - четвертую часть "Блеска и нищеты куртизанок". Раз двадцать он начинал первую страницу, но она все не удовлетворяла его. Кстати сказать, книга разбухла - в ней уже не три, а четыре части, третья часть вначале называлась "Судебное следствие", чтобы ее написать, автору приходится заглянуть в тюрьму Консьержери. Читатели будут восхищаться красотами, которыми изобилует конец романа, но они созданы были позднее. В 1846 году дело продвигалось трудно. Газетные хроникеры заявляли даже, что Бальзак позабыт. "Что сталось с господами Сулье и де Бальзаком?" - спрашивал 15 сентября 1846 года некий репортер в журнале "Юнивер" в статье "Новости литературного мира". Талант вернется ко мне, писал Бальзак в Неаполь даме своего сердца, но вернется в тот день, когда женитьба избавит меня от неуверенности. "Это не любовь, это наваждение". Во всяком случае, можно сказать, что мысль о союзе с Ганской всецело завладела им и лишала его воображение творческой свободы.