Прометей, или Жизнь Бальзака

Перечитайте славословие Наполеону во "Втором силуэте женщины". Человек, "которого изображают со скрещенными на груди руками и который совершил столько дел... Кто обладал более славной, более сосредоточенной, более разъедающей, более подавляющей властью?.. Человек, который мог всего достичь, потому что хотел всего... То воплощенный произвол, то сама справедливость, смотря по обстоятельствам! Настоящий король!" Вот вам чистейший Бальзак! Добавьте, говорит он, капельку произвола, иначе справедливость невозможна. Если не можешь защитить свое дело и если законы предают тебя, дойди до самого короля или же проси помощи у Тринадцати.

После революции 1830 года он, может быть, и принял бы режим, возглавляемый королем-буржуа, обладай король силой. Но вот беда: "Мы совершили большую революцию, а власть попала в руки нескольких ничтожных людишек... Наихудшая ошибка Июльской революции в том, что она не дала Луи-Филиппу диктатуры на три месяца для того, чтобы он мог укрепить как следует права народа и трона". Если стремиться к благосостоянию масс, абсолютизм (то есть наибольшая возможная сумма власти) - единственное средство достигнуть этой цели. "То, что мы называем Представительным правлением, - пишет Бальзак в своих заметках, - порождает вечные бури... А ведь основное качество правительства - устойчивость". Через два года после установления конституционной монархии, на вялость и бездеятельность которой Бальзак сетовал, он в 1832 году стал близок к легитимизму не из чувствительной преданности, как Шатобриан, не из светского тщеславия, как это полагала бдительная Зюльма Карро, а потому, что, по мнению Бальзака, абсолютизм законного короля будет принят лучше.

Позднее эти политические взгляды Бальзака возмущали Флобера и Золя. "Он был католиком, легитимистом, собственником... Этакий великанище, но второго сорта". Бальзака отнести ко второму сорту! Какое безумие! Ален, больше республиканец, чем Флобер, лучше понимал политические взгляды Бальзака. Говорили: "Бальзак поддерживает трон и алтарь, не веря ни в то, ни в другое". Сказано правильно, если понимать слово "верования" в отвлеченном смысле, и ошибочно, если речь идет о практическом их значении. Бальзак отстаивает традиции, семью, монархию потому, что они существуют, и потому, что они сохраняют энергию наций. То и дело менять главу государства, переносить в практическую деятельность текучесть мысли - это значило в его глазах ослаблять государство. Бальзаку казалось, что прочность уже сама по себе является благом. Это может с одинаковым успехом привести нас и к диктатуре народа, и к легитимизму, к Наполеону или к Марату и к Людовику XIV. Единственная ошибка Наполеона состоит в том, что он не сумел упрочить свою власть. Подлинный монарх может прийти и снизу и сверху. Бальзаку ненавистно непрочное правление посредственностей. Порой он мечтал о коллективной диктатуре. "Если полтора десятка талантливых людей во Франции вступили бы в союз, имея при этом такого главу, который стоил бы Вольтера, то комедия, именуемая конституционным правлением, в основе коей лежит непрестанное возведение на престол какой-нибудь посредственности, живо бы прекратилась". Энергия способствует и могуществу, и законности.

Это не значит, что энергия всегда должна исходить только из одного лагеря. Бальзак понимает Мишеля Кретьена и З.Маркаса так же хорошо, как графа де Фонтана или Анри де Марсе. Орас Бьяншон, один из любимых его персонажей, говорит о маркизе д'Эспар: "Я ненавижу эту породу людей! Хоть бы произошла революция и навсегда избавила нас от них!" Бальзаку и самому приходилось испытывать минуты подобной ярости в гостиной маркизы де Кастри. Но в нем говорило уязвленное тщеславие, а не подлинная нищета. Его можно было назвать революционером, потому что он изображал прогнившее общество и пробуждал желание преобразовать его. Однако он изображал это общество как буржуа и как сын буржуа, мечтающий о том, чтобы занять там заметное место.

Итак, монархия и религия... Какая же религия? В предисловии к "Мистической книге" он отвечает; мистицизм, то есть христианство в его чистейшем виде. Он считает Апокалипсис Иоанна Богослова аркой моста, перекинутого между мистицизмом христианским и мистицизмом индусских, египетских, иудейских и греческих религий. Это вероучение было передано через Иакова Беме госпоже Гийон и Фенелону. В XVIII веке приверженцем его был Сведенборг - фигура столь же колоссальная, как и Иоанн Богослов, Моисей и Пифагор; во Франции его апостолом явился Сен-Мартен. Такова была религия Луи Ламбера и та, которую защищал Бальзак. В 1832 году в письме к Шарлю Нодье он возвратился к философским исканиям своей юности, когда он на двадцатом году жизни читал в своей мансарде Лейбница и Спинозу. К чему его привело это чтение? К следующей дилемме: или Бог и материя существуют одинаковое время, и тогда Бог не является всемогущим, раз он допускал одновременное с ним существование силы, чуждой ему; или же Бог предшествовал всему, а значит, он извлек мир из собственной своей сущности, и, следовательно, ни в человеческом обществе, ни во Вселенной не может быть зла. "В битвах Бог находится, - говорит Беме, - в обоих сражающихся лагерях и разит самого себя". Всякая схоластика заходит в тупик.

Тогда... как же тогда быть? Надо склониться к пирронизму или с любовью погрузиться в христианство, ни о чем не допытываясь. В юности ум Бальзака склонялся к пирронизму. В 1824 году он писал: "У каждого своя мания; религия - это только самая возвышенная из всех". В 1837 году он говорил: "Я не принадлежу ни к числу обращенных, ни к числу тех, кого можно обратить, у меня нет никакой религии". Он решил "погрузиться" в христианство. Какого толка? В католичество? Бальзак связан с католической церковью воспоминаниями детских лет; в защиту ее он писал прекрасные рассказы, в "Сельском враче" он восславил ее цивилизаторскую силу, а в "Лилии долины" - ее евангельскую кротость. Но всего этого еще недостаточно, чтобы считать его правоверным католиком. "Католическое вероисповедание, - говорит он, - это ложь перед самим собой".