Прометей, или Жизнь Бальзака

К изданию, венчавшему титанический труд писателя, длившийся десять лет, Этцель попросил его написать предисловие. Измученный Бальзак предложил перепечатать предисловия Давена. Этцель рассердился: "Да мыслимое ли это дело, чтобы полное собрание ваших сочинений, самое большое, на которое еще никто не осмеливался до сих пор, предстало перед публикой без краткого вашего обращения к ней".

Бальзак уступил и в длинном "Предисловии" попытался рассказать, как зародился его план. Впервые мысль об этом колоссальном сооружении возникла у него в ту пору, когда он изучал труды Жоффруа Сент-Илера. Как вы, помните, Бальзака осенила догадка, что существуют не только зоологические виды, но и виды социальные. Различия между рабочим, торговцем, моряком и поэтом столь же характерны, как и различия между львом, ослом, акулой и овцой.

Но "Человеческая комедия" бесконечно сложнее "комедии животного мира". Во-первых, у животных самка принадлежит к тому же зоологическому виду, что и самец. Лев живет со львицей. В человеческом обществе лев может сожительствовать с овцой или с тигрицей. Кроме того, преобразование и усложнение животных видов совершаются лишь в тысячелетние сроки, тогда как лавочник может в несколько лет стать пэром Франции, а герцог - опуститься на самое дно. Наконец, человек, искусно, владеющий своими руками и умом, производит орудия, инструменты, одежду, строит жилища, которые "меняются на каждой ступени цивилизации". Следовательно, натуралист, изучающий род человеческий, должен изображать мужчин, женщин и мир вещей.

Вальтеру Скотту удалось возвысить роман до уровня истории, но ему и в голову не приходило связать друг с другом свои произведения. И вот тут выступает на сцену вторая идея, озарившая Бальзака: написать полную историю нравов своего времени - историю, каждая глава которой будет романом. Соперничая с актами гражданского состояния, Бальзак пустил в свет две-три тысячи персонажей и связал их между собой узами их социального положения и профессии. Единство всего творения просто изумляет, и надо прочесть все целиком, чтобы почувствовать его колдовское действие.

Только тогда увидишь, как широки пределы этого мира, где свет разума не меркнет никогда. Энгельс говорил, что из произведений Бальзака "узнал больше... чем из книг всех специалистов - историков, экономистов, статистиков этого периода, вместе взятых" [К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч., 2-е изд. т.37. с.36]. "Человеческая комедия" остается и Самым правдивым изображением извечных свойств человеческой натуры, и лучшей историей нравов времен Реставрации. Вы все найдете тут: дворянство и буржуазию, чиновничество и армию, механизм кредита и механизм торговли, транспорта, прессы, картину жизни судейских, политических и светских кругов. И все это дано не в виде поверхностных эскизов, но разобрано, разложено и выставлено для обозрения, как части гигантского организма, ясно показывающие его строение.

Всезнание автора "Человеческой комедии" охватывает и дома, и города, он знает все кварталы Парижа. "Ночной Гомер, - говорит о нем Анри Фосийон, он освещает адским пламенем склепы и подземные галереи горящего лихорадочным возбуждением города, где развертывается зловещая эпопея". Он проникает в студенческие кухмистерские, за кулисы театров, в будуары герцогинь, в альковы куртизанок. Своим персонажам он дает имена действительно существовавших в его время поставщиков: Люсьена де Рюбампре одевает портной Штаубе, а Шарля Гранде - портной Бюиссон (который шил на самого Бальзака). Ювелирная лавка Фоссена, находившаяся в доме номер 76 по улице Ришелье, доставляет красивой даме, госпоже Рабурден, модный убор гроздья винограда из агата. Бальзаку известны все круги провинциального общества в Ангулеме, в Гавре, в Лиможе, в Алансоне. Никто лучше его не понял мелочную и неумолимую вражду, рождавшуюся во всех этих городах, судороги, сотрясавшие их с 1789 по 1830 год. Франция периода Реставрации осталась бы непонятой, если бы читатель не видел, какими корнями она уходит в прошлое. "Подлинная жизнь обусловливается определенными причинами". Прием, который применяет Бальзак - появление повторяющихся персонажей, - дает его вымышленным фигурам четвертое измерение - время.

Но описать какое-нибудь общество для Бальзака еще недостаточно. То, что, на его взгляд, делает писателя равным государственному деятелю, а может быть, и возвышает над ним, - это "определенное мнение о человеческих делах". Бальзак знает, что он величайший из романистов, но не только потому, что он дал жизнь такому множеству персонажей (можно представить себе какого-нибудь трудолюбивого, но малодаровитого писателя, который придумал бы еще больше действующих лиц с различными характерами); он видит свое величие в том, что сумел воплотить в созданном им мире человеческих существ свою заветную идею: показал могущество воли, направленной на одну-единственную цель. Воля эта ограничена известными пределами. У наций, так же как у отдельных людей, есть свой лоскуток шагреневой кожи. Народы можно сделать долговечными, только умерив их жизненный порыв. Поэтому Бальзак высказывается в пользу устойчивых политических режимов и законов. "Я пишу при свете двух вечных истин: религии и монархии", - говорит он. Рассуждая о делах государственных, он проявлял мефистофельскую язвительность. "В политике честный человек, - заявляет он, - похож на машину, вдруг вздумавшую чувствовать, или на лоцмана, который, стоя у руля, предался бы нежной страсти, - корабль пойдет ко дну". Но Жорж Санд, хорошо его знавшая, замечает: "Перед грустной укоризной, перед сердечной тоской все его дьявольское могущество рушилось, уступая место наивности и инстинктивной доброте, жившим в глубине его души. Он пожимал вам руку, умолкал или переводил разговор на другую тему". Макиавеллизм шел у него от ума, а великодушие - от сердца.

ПОЛИТИКА И РЕЛИГИЯ

Лучшим политическим строем, по мнению Бальзака, является тот строй, который порождает наибольшую энергию. И он полагает, что максимальное количество энергии достигается путем сосредоточения всей государственной власти в руках правителя. Вспомним вымышленный им разговор между Екатериной Медичи и Робеспьером. Бальзак приемлет обоих этих ревнителей государственной пользы; по той же причине он восхищается Наполеоном. Как и большинство людей его поколения, он был "дитя Аустерлица", и он не забыл свои первые восторги.