Слушается дело о человеке

— Нет, я не позволю тебе говорить дурно о Цвибейне, — попробовала пошутить Люциана. — Он человек вежливый, целует дамам ручки. Настоящий кавалер. Ты просто не оценил его.

Мартин посмотрел на нее насупясь. Потом встал навытяжку и низко поклонился.

— Сударыня, я восхищен вашим глубоким умением разбираться в людях!

— И-я-у! И-я-у! — подтвердил Мориц, черный шелковый кот в белом жилете. Усы его стали торчком, словно провода. Он поднял заднюю ногу в белой гамаше и почесал у себя за ухом.

— Вот, слышишь? — рассмеялся Мартин, — Мориц никогда не ошибается.

В ближайшие недели почти ничего не изменилось. Уборщицы приходили и уходили, господа чиновники приходили и уходили, посетители приходили и уходили, и снова приходили — и так до бесконечности. Погода была то устойчивой, то капризной. Высшее начальство то уезжало в командировки, то возвращалось. Словом, все шло обычным, раз навсегда заведенным порядком. Ни у кого не было даже особых поводов для жалоб. Разве что на мелкие неполадки, случающиеся всегда и повсюду.

Но вот запечатанный служебный пакет, очутившийся в одно прекрасное утро на столе перед Брунером, внес известное оживление в однообразную жизнь чиновного люда.

Чиновник Брунер перестал насвистывать, вскрыл конверт и прочел:

«Ряд предъявленных вам обвинений поставил меня перед необходимостью тщательно расследовать все перечисленные в них случаи.

Расследование показало, что вы повинны в ряде проступков, которые заставили советников магистрата поставить вопрос о том, можете ли вы в дальнейшем занимать пост в магистрате нашего города или им следует воспользоваться правом отстранения вас от должности.

Установлено, что в разговоре с господином советником Паулем-Эмилем Бакштейном вы утверждали, что в деятельности нашего магистрата есть весьма темные стороны. Подобное заявление сотрудника нашего же учреждения по меньшей мере неуместно.

Точно так же следует рассматривать как проступок то, что вы предоставили велосипед в пользование подчиненному лицу, вместо того чтобы заприходовать его и сдать на склад. То обстоятельство, что вы использовали бензин, числящийся за учреждением, и заменили его новым, также заставляет считать вас не безупречным со служебной точки зрения. Но так как вы употребили бензин не на личные нужды, а на нужды магистрата, то я не ставлю в настоящее время вопрос о вашем увольнении.

На основании вышеизложенного объявляю вам выговор.

Настоящее решение может быть обжаловано в течение двух недель с момента его получения. Обжалование надлежит вручить мне.

По поручению:

д-р Себастьян Шнап».

Брунер, вскочил, словно его ударило током.

— Невозможно! Непостижимо! Это просто ошибка…

Он вышел в вестибюль, чтобы отдышаться и понять, что же наконец случилось. Вернувшись, он увидел на столе записку:

«К сведению господина Брунера. С сего числа, не предавая огласке, впредь до особого распоряжения, обязанности начальника отдела возлагаются на господина Гроскопфа.

По поручению:

д-р Себастьян Шнап».

В ту же минуту свежеиспеченный и безмолвный руководитель отдела грузным шагом вошел в комнату.

— С добрым утром, коллега! — Он так швырнул портфель, что тот, пролетев по столу, чуть не свалился на пол. Гроскопф дружески протянул Брунеру руку и ухмыльнулся несколько принужденно.

— Ох, знаете, коллега, вся эта история мне самому ужасно неприятна. Но наши отношения останутся, разумеется, прежними.

Брунер взял свои пожитки и перешел в соседнюю комнату, где до сих пор обитал, курил и жрал Гроскопф. Даже стены пропахли здесь завтраками, а воздух так и благоухал пивом.

Но в остальном все осталось по-прежнему.

Посетители приходили и уходили, как обычно, и двери не закрывались ни на минуту. В кабинете Брунера было всегда полно просителей. Некоторые робко протискивались в комнату, желая обратиться со своими бедами именно к нему. Другие старались незаметно и бесшумно пробежать мимо — к новому заведующему отделом. Они казались воплощением деловитости. Брунеру почудилось, что среди них он узнал свою соседку, неосторожную поливальщицу цветов. Несмотря на теплую погоду, на плечах ее была красивая горжетка из поддельного хорька, и в течение часа она не выходила из кабинета Гроскопфа. Но возможно, что Брунер и ошибся. Он был слишком поглощен служебными обязанностями. И, кроме того, необходимо было заняться собственным делом. Он считал, что его долг постоять за свои права, добиться правды во что бы то ни стало и снять с себя позорное пятно.

И тут на помощь пришел счастливый случай. К нему в учреждение явилась бывшая уборщица Элиза, чтобы с материнской гордостью показать своего сынишку.

— Вот, значит, он! — сказал Брунер, посмотрев на веселого малыша.

— Так вот он какой!

Малыш хлопнул ручонкой по столу, одно из дел взвилось в воздух прямо над его головой и опустилось на пол. Ребенок весело засмеялся, глядя на эту необыкновенную птицу.

— Я пришла, — начала Элиза, — потому что я слышала… я думала… у вас неприятности… из-за велосипеда.

Она усадила как следует маленького человечка, который высунулся из коляски, стараясь схватить корзину для бумаг.

— Мне бы очень хотелось вам помочь. Я-то знаю, как все было. Я жила очень далеко от магистрата, и мне было трудно убирать на рассвете, а потом еще вечером. А отказаться от места я не могла — у меня муж инвалид. Я просто не знала, что и делать. Должна же я зарабатывать. Не дай вы мне велосипед… Я ясно помню, как это было. Конечно, велосипед был ободранный, но ездить на нем можно. Теперь я, слава богу, получаю работу на дом и остаюсь с ребенком.

Она посмотрела на пол и ужаснулась.

«Подлежит оплате, подлежит оплате, подлежит оплате…»

— Господи боже мой! Ты что это делаешь? Извините, пожалуйста, он схватил служебную печать. О матерь божия! Взгляните только на этот прекрасный линолеум!

Брунер поглядел на пол своего служебного кабинета и засмеялся.

— Ну, из него выйдет дельный чиновник!

— Я ясно помню, как все было, — снова сказала женщина. — Господин Цвибейн повстречал меня недавно в городе, я покупала для малыша чулочки. Он остановил меня и стал расспрашивать об этом деле. Я возьми да все ему и выложи. А он вдруг как разозлился, да так это насмешливо захохотал и велел, если меня станут расспрашивать, держать язык за зубами. Он сказал еще, что я всего-навсего уборщица и мне не следует лезть в это дело.

Она наклонилась, чтобы завязать шнурки на ботиночках, которые малыш от скуки успел развязать.

— И еще он сказал, что все было, конечно, вовсе не так, как кажется мне по глупости. «Это только цветочки, ягодки еще впереди, — сказал он. — И вам же будет лучше, если вы не станете вмешиваться и будете помалкивать».

Она помолчала и снова усадила сынишку в колясочку.

— Но я вовсе не стану держать язык за зубами. Ведь существует же правда. И, кроме того, во всем, что случилось, виновата я. Но я была просто в отчаянии, я так боялась потерять место. Ведь муж у меня остался калекой! Но разве это кого-нибудь интересует?

Она вздохнула и пригладила натруженной рукой волосы.

— Не нравится мне Цвибейн. Он приставал к одной уборщице и всегда запирался с ней в туалетной. Если только из-за велосипеда затеют дело, я все равно скажу правду. Так и знайте!

Брунер устремил неподвижный взгляд в угол комнаты, словно там снова развертывалась перед ним эта история. Он тоже прекрасно помнил, как все было.

— Хорошо, что вы пришли, — сказал он наконец. — Я буду защищаться и сошлюсь на вас в качестве свидетельницы. Вы помогали убирать подвал?

— Конечно, конечно! И чердак. Мы еще наткнулись на двух крыс.

Малыш начал во все горло орать от скуки, и им пришлось прервать разговор.

— Очень хорошо, что вы пришли, — повторил Брунер. — Благодарю вас.

Он вскинул барахтающегося мальчугана себе на плечо и поскакал с ним в коридор.