Прометей, или Жизнь Бальзака

XXVI. В ЖАРДИ

Жизнь терпима лишь при условии,

что ты всегда отстраняешься от нее.

Гюстав Флобер

"Маленький домик... женщина моих грез..." В отсутствие Бальзака каменщики построили ему маленький домик, и Бальзак лирически описал его "женщине своих грез". С возвышенности Виль-д'Авре открывался великолепный вид, внизу простирался Париж, "мой дорогой ад", как называл его Бальзак; повисшая над городом дымка затушевывала очертания знаменитых медонских холмов. "Удивительная красота и такой чудесный контраст", - писал он Ганской. В конце владения Бальзака находилась железнодорожная платформа ветки Париж - Версаль, так что за десять су он в десять минут мог доехать от Жарди до центра Парижа, тогда как с улицы Батай ему для этого нужно было потратить по меньшей мере час и заплатить сорок су. По этой причине участок всегда будет представлять огромную ценность. "Я тут останусь до тех пор, пока не составлю себе состояния... И тут я в тишине и покое кончу свои дни, отказавшись втихомолку от надежд, от честолюбия и от всего..."

На доме - черная мраморная доска, и на ней вырезано золотыми буквами: ЖАРДИ. В воображении Бальзака это было Марли, это был Версаль. В глазах его критически настроенных друзей, да и в его собственных глазах, когда он смиренно соглашался видеть правду, это было шале с зелеными ставнями, узкое двухэтажное строение, с тремя комнатами на каждом этаже, с наружной весьма неудобной лестницей, которую называли парадным входом, "маленький и мрачный уголок", где зеленый участок, скорее надел, круто спускался к дороге и весь состоял из многоярусных террас, готовых весело сползти одна на другую при первом же грозовом ливне. Сделанные с большими затратами опорные стенки, которые должны были удерживать эти скользящие террасы, удивляли опытных людей своим упорным стремлением обрушиться. Ни одно дерево не могло укорениться в этих диагональных пластах почвы. Бальзак хотел выписать из Венеции сваи и балки из негниющего дерева, на которых покоятся великолепные венецианские дворцы. Разумный подрядчик отговорил его от этого фантастического намерения. Садовники потратили несколько месяцев на то, чтобы с помощью своего искусства и каменной кладки удержать от оползания столь неудобный глинистый пик. Актер Фредерик Леметр, приехав посмотреть Жарди, все время, пока прогуливался там, держал в руках два камня и, как только хозяин останавливался, тотчас подкладывал их себе под ноги для опоры.

Лишь один Бальзак был невозмутим и не скользил на дорожках. Его поддерживала вера. По его мнению, он владел лучшим в мире земельным участком: на нем когда-то был прославленный виноградник, крутой склон благоприятствовал действию солнечных лучей. Поэтому Бальзак собирался разводить в Жарди тропические растения. Он намеревался посадить в теплицах сто тысяч саженцев ананасов. Ананасы продавались тогда в Париже по 20 франков, ну что ж, он будет отдавать свои ананасы по 5 франков, то есть получать на каждом урожае доход в 500000 франков. Расходы на рамы для теплиц, на уголь, на обработку земли составят 100000 франков. Следовательно, чистого дохода за год - 400000 франков. И ни малейшего риска! Верное дело!

Вместе с Теофилем Готье он искал на бульваре Монмартр лавку для продажи своих будущих ананасов. Помещение нужно будет выкрасить в черный цвет, по черному пустить золотую сетку, а на вывеске огромными буквами написать: "Ананасы из Жарди".

"В воображении Бальзака, - писал Теофиль Готье, - сто тысяч ананасов уже вздымали под огромными хрустальными сводами зеленые султаны из зубчатых листьев над крупными золотыми конусами с квадратными наростами; он их видел, он наслаждался тепличной жарой, он вдыхал тропические ароматы, жадно раздувал ноздри и, когда, возвратившись домой, стоял у окна и смотрел, как бесшумно падает снег на голые склоны Жарди, с трудом расставался со своей иллюзией..."

Первым жилищем, построенным в Жарди, был крестьянский домик прежних его владельцев, он стоял в той же ограде, что и шале Бальзака, в шестидесяти футах от него. В домике поселилась графиня Висконти со своей семьей. Бальзак поставил там самую лучшую свою мебель и часть библиотеки разумная предосторожность на случай возможной описи имущества. А в его коттедже, кроме кровати, стула, рабочего стола, не было никакой обстановки. На голых стенах он написал углем: "Здесь - облицовка из паросского мрамора. Здесь - резная панель из кедра. Здесь - роспись на потолке кисти Эжена Делакруа. Здесь - обюссоновский гобелен. Здесь - камин из полированного мрамора. Здесь - двери по трианонскому образцу. Здесь мозаичный паркет из самых редкостных пород тропических деревьев..." рассказывает Леон Гозлан. На полках были расставлены переплетенные в отдельные тома рукописи и корректурные оттиски произведений Бальзака во всех стадиях - от первой корректуры до окончательно выправленного текста. Около этих томов Готье заметил мрачного вида книжицу в черном переплете. "Возьмите ее, - сказал Бальзак, - это неизданные произведения, имеющие, однако, некоторую ценность". На титульном листе значилось: "Грустные расчеты" - там были собраны списки векселей с указанием сроков уплаты процентов и всей суммы долга, счета поставщиков, перечень долгов. Этот "сборник", стоявший рядом с "Озорными рассказами", "отнюдь не являлся их продолжением", как, смеясь, пояснил Бальзак.

Да, он по-прежнему смеялся, он не утратил своей "могучей жизнерадостности". Все счета из "грустного сборника" скоро будут оплачены - он примется писать пьесы для театра. Правда, драматургия не была его призванием: бальзаковский гений меньше блистал в диалогах, чем в описаниях, в анализе характеров или в широких исторических картинах. Но ведь пьеса, имеющая успех, приносила автору сто и даже двести тысяч франков, то есть в десять раз больше, чем роман, и он, Бальзак, конечно, быстро научится ремеслу драматурга, как научился он мастерству романиста. К тому же в пьесах очень мало текста, писать их можно гораздо быстрее. Он живо состряпает три-четыре пьесы при содействии подручных и вместе с тем будет продолжать свое главное творение.