Прометей, или Жизнь Бальзака

Рядом с "Бирото" Бальзак рисует другую створку диптиха - "Банкирский дом Нусингена", или искусство наживать богатство, поставив себя выше законов; агнцу, обреченному на заклание, каким оказался Цезарь Бирото, противостоит хищный волк: банкир Нусинген нарочно прекращает платежи, желая напугать кредиторов и выкупить по дешевке свои векселя; этот финансист возвысился не путем усердного труда, а благодаря своей смекалке. Нусинген не страшится волнений на бирже, как моряк не страшится бури. Он знает, что курс ценных бумаг повышается и понижается, как морской прилив. Волны прилива и отлива несут его. Вокруг Нусингена теснятся честолюбцы, понявшие суть игры: Растиньяк и дю Тийе обогащаются; жертвы - Боденор и Рагон - разоряются, следуя глупым мнениям советчиков. Всю эту историю рассказывают в отдельном кабинете ресторана четыре циничных кондотьера прессы и финансового мира: Андош Фино, Эмиль Блонде, Жан-Жак Бисиу и начинающий, но уже посвященный в стратегические маневры, банкир Кутюр. Эти свидетели, насмехаясь над Бирото, утверждают, что в тех обстоятельствах, при которых Бирото умер от волнения, Нусинген стал бы пэром Франции и получил бы офицерский крест Пометного легиона. Блонде в заключение приводит слова Монтескье: "Законы - это паутина; крупные мухи сквозь нее прорываются, а мелкие застревают". Что касается Бальзака, мы его находим повсюду в этих двух пророческих книгах: он был Цезарем Бирото, но он понимает и психологию Нусингена; он хотел бы стать Растиньяком и оживляет своим остроумием реплики Бисиу и Блонде. И разве сам Бальзак не является одним из тех "дерзких бакланов, рожденных в пене, венчающей гребни изменчивых волн" его поколения? Но долги захлестывают его, он боится, что кончит так же, как Бирото, и в утешение себе создает фигуру Нусингена.

Очень тяжел был 1837 год. Огромная правка в корректурных листах "Цезаря Бирото", которые нужно было сдавать в определенные сроки, заставляла Бальзака работать день и ночь, и он работал, поставив ноги в горчичную ванну, чтобы избежать опасности кровоизлияния в мозг. Седины в волосах у него еще прибавилось - он чувствует, что силы его иссякли. Первого января 1838 года он пишет Зюльме Карро: "Привет 1838 году, что бы он нам ни принес! Какие бы горести ни скрывались в складках его одеяния, не стоит сетовать! От всего есть лекарство, этим лекарством служит смерть, и я не боюсь ее". Спасаясь от таких мыслей, Бальзак ищет убежища во Фрапеле. Он надеется поработать там над продолжением "Утраченных иллюзий", но он так устал, что чувствует непреодолимое отвращение к писательскому труду. И уж очень обидна ему несправедливость критики! Напрасно он создает шедевр за шедевром, критика отказывается поставить его в один ряд с Шатобрианом, Ламартином или Виктором Гюго. Ему предпочитают Эжена Сю - на литературном горизонте уже поднималась, поблескивая фальшивыми камушками, звезда этой новой знаменитости.

Зачем же ему убивать себя таким неблагодарным трудом, когда он видит перед собою огромные богатства - протяни руку и бери - серебряные рудники в Сардинии? Стоит только приобрести концессию, и он достигнет свободы, он будет богат. Но Бальзак не решается поговорить о своих замыслах с финансистами - какой-нибудь дю Тийе украдет у него идею. Он открылся только майору Карро, славному и ученому человеку, инженеру, окончившему Политехническое училище, проект Бальзака не показался ему нелепым, однако он не захотел участвовать в изысканиях или финансировать предприятие. Карро не отличался энергией, он обладал "огромным умом математического склада", принадлежал к числу людей, которые судят о жизни без всяких иллюзий и, "не видя в ней логической цели, спокойно ждут смерти, чтобы быть в расчете со своей эпохой". Как же сколотить необходимые для путешествия деньги? Бальзаку пришлось прибегнуть к последним оставшимся ему верными друзьям - доктору Наккару и портному Бюиссону. "Матушка и одна небогатая родственница тоже пришли на помощь, отдав последние крохи".

Перед отъездом из Фрапеля Бальзак, находившийся так близко от Ноана, решил повидать Жорж Санд. Некоторое время у них были довольно холодные отношения из-за Жюля Сандо, но теперь Бальзак разделял те чувства, которые великая Жорж питала к "маленькому Жюлю". "Это конченый человек", - говорил он. К тому же госпожа Ганская коллекционировала автографы, а ей хотелось получить автограф писательницы. В феврале 1838 года Бальзак из Фрапеля написал Жорж Санд, прося у нее разрешения совершить "паломничество в Ноан... Я не хотел бы уехать, не увидев львицу Берри в ее логове или соловья в его гнездышке". Жорж Санд тоже не любила ссориться с гениальными людьми, она тепло пригласила Бальзака. Он приехал 24 февраля.

Бальзак - Ганской:

"Я добрался до замка Ноан в субботу на масленице, в полвосьмого вечера; Жорж Санд я нашел в огромной одинокой спальне, она была в домашнем костюме, курила после обеда сигару у камелька. На ней были красивые домашние туфли из желтой кожи, отделанные бахромой, ажурные чулки и красные шаровары. Нравственный ее облик все тот же. Зато отрастила двойной подбородок, словно каноник. На голове ни одного седого волоска, несмотря на ужасные ее несчастья; все такое же смуглое лицо, все так же блестят прекрасные глаза; по-прежнему у нее глупый вид, когда она задумывается; изучив ее хорошенько, я ей говорил когда-то, что у нее весь ум сосредоточен в глазах. Она живет в Ноане уже год, живет печально, очень много работает. Ведет приблизительно такой же образ жизни, как и я. Ложится спать в шесть утра, встает в полдень, а я ложусь в шесть часов вечера и встаю в полночь. Но я, разумеется, приноровился к ее привычкам, и мы с ней в течение трех суток разговаривали; начинали после обеда, с пяти часов вечера, и кончали в пять утра, и за эти три дня наших бесед я лучше узнал ее (да и она меня), чем за четыре года, когда она приходила ко мне ради Жюля Сандо, которого тогда любила, и потом, когда была близка с Мюссе. Мы встречались и в ее доме, так как я изредка бывал у нее.

Для нас полезно было увидеться, так как мы откровенно поговорили о Жюле Сандо. Я меньше всех осуждал ее за то, что она покинула Жюля. Могу лишь глубоко сочувствовать ей, так же как и вы посочувствуете мне, узнав, с каким человеком нам пришлось иметь дело - ей в любви, а мне в дружбе...