Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Затем он внезапно сорвался от своих хозяев — Старых Парней, которые стоял и, наклонив головы, похожие на огромные вареные яйца, в отвратительном братстве, и бросился через двор, лавируя между новенькими «мерсами» и ржавыми драндулетами с польскими дисками.

Слишком поздно.

Я уже был на середине бетонной лестницы, слушая, как «завывает пыльный ветер в коридорах замка» — это из песни Вилли Нельсона.

Я постучал в дверь старика.

Ему понадобилось ужасно много времени, чтобы открыть, но я все же успел скользнуть в спертый воздух его квартиры прежде, чем прибежал Тайсон. Мы слышали, как его мясистые лапы колотят в тонкую дверь, пока он выл о своей противоестественной любви.

Синг Рана сидел на оранжевой софе и смотрел трансляцию бегов. Он поднял на меня взгляд, на его бесстрастном лице мелькнуло приветственное выражение, и он снова погрузился в атмосферу бегов в Чепстоу.

— Я вам кое-что принес, — сказал я, протягивая Кену конверт размером A4.

Он открыл его, вытащил пачку черно-белых фотографий и поднес их к лицу. Я нашел его очки и подал ему. Он отнес фотографии на софу. Я встал за спинами стариков, наблюдая, как они рассматривают снимки. Они взяли в руки первый.

Должно быть, дело было в какой-то праздник или выходной. На снимке около дюжины молодых парней, смуглых и поджарых, позировали на солнышке на палубе корабля.

— На пути в Северную Африку, — сказал Кен.

— Это было отличное плавание, — кивнул Синг, и в его непальском акценте послышалась легкая индийская напевность. Он улыбнулся, вспоминая. — Вокруг резвились дельфины, летучие рыбы подпрыгивали над палубой нашего десантного судна. Мы видели кита с детенышами.

На другом снимке были люди в форме. Человек двадцать. Меньше улыбок, меньше солнца. Но они все равно смущенно усмехались, стоя перед камерой, которая запечатлела их перед уходом на войну.

Многие фотографии были постановочными. Официальные, как школьные фото, призванные запечатлеть данный мимолетный момент. Кен бормотал слова и прозвища тех, кого когда-то знал. Каланча и Альберт. Пузан и Фред. Бледный и Сид. Иногда он припоминал, где они погибли.

Салерно. Дьепп. Эльба. Названия, знакомые мне с детства. Анцио. Сицилия. Нормандия.

Кен указал на стройного мальчика с гладкими черными волосами и улыбнулся мне.

— Кто это? — спросил он.

Мой старик. Темноглазый и самоуверенный. Потрясающий парень. Форма слишком велика, на рукаве с гордостью носит нашивку «Коммандос Королевской морской пехоты». Восемнадцать лет. Мальчик, которого я никогда не знал. Не намного старше, чем сейчас мой сын.

— В Италии, — проговорил Синг Рана, — мы шли мимо полей пшеницы и виноградников. Мы пили вино. На нас смотрели женщины и дети. Мужчины отводили глаза. Мы не заговаривали с девушками, пока они не начинали разговор первыми.

Я хотел пригласить их на ланч. Но они сказали, что уже приготовили обед. Синг Рана принес из кухни блюдо с картофельными котлетами. Я откусил кусочек. Там были чили, имбирь, куркума и кайенский перец.

— Алу-чоп, — пояснил Кен. — Острые картофельные котлеты. Блюдо турков.

Оба старика ели как моя семилетняя дочь. Откусывали по чуть-чуть и жевали целую вечность. У меня сложилось впечатление, что им надоело есть уже много лет назад.

— Возьми алу-чоп на ужин, — предложил Кен Сингу Рана. — Когда пойдешь на работу.

Должно быть, я выглядел изумленным.

— Ты ведь сейчас работаешь? — спросил Кен друга, и Синг Рана утвердительно кивнул.

— Охранник, — пояснил Кен. — Ночной сторож. На фабрике по производству фейерверков, Сити-роуд. — Он повернулся ко мне. — Знаете, где это?

Я кивнул, смутно припоминая жуткое бетонное здание в районе Олд-стрит, окруженное муниципальными домами. В основном мне вспомнились стены без окон, покрытые потускневшими рисунками. Когда-то яркие изображения ракет, римских свечей, бенгальских огней, марионеток и шутих радостно взрывались, но время почти стерло их со стен, и казалось, что их рисовали пещерные люди.

Кен во весь рот улыбнулся Сингу Рана.

— Не выпускай его на улицу. — Он захихикал. — От греха подальше.

— Народ гурков, — серьезно проговорил Синг Рана. — Их всегда берут в охранники.

— Никому не слямзить даже упаковки бенгальских огней, когда он на дежурстве, — захохотал Кен. — Вмиг перережет вору глотку! — Он с любовью посмотрел на друга. — Да и денежки кое-какие перепадают. Прожиточный минимум. Но он помогает делать ставки на бегах. Мы любим помаленьку ставить на бегах, верно, Синг Рана?

Пока мы ели алу-чоп, старики внимательно изучали газетные страницы, посвященные бегам, и, покончив с едой, уже были готовы отправляться в букмекерскую контору.

Кен Гримвуд жил недалеко от отеля «Ангел», там, где Ислингтон ответвлялся от Кингс-Кросс. Мы медленно шли вдоль жалких магазинчиков. Всюду была толпа, все утомляло. Маникюрные салоны, суррогатная пища, мобильные телефоны. Безвкусные неоновые рекламы в пасмурный день, во многих словах не горели отдельные буквы, словно выпавшие зубы.

Внезапно женщины подхватили коляски, детей и покупки и кинулись врассыпную. Что-то надвигалось на нас — подростки на маленьких велосипедах, многорасовая толпа, совсем как на рекламе «Бенеттон», вопя от радости, когда им удавалось найти просвет в гуще людей.

Я быстро отступил в сточную канавку, с трусостью, столь свойственной представителям среднего класса.

Но Кен Гримвуд опустил правое плечо, поднял подбородок и остался стоять на месте. Они мчались к нему, и казалось, что они обязательно его переедут. Он не двигался с места. И когда первый велосипедист достиг старика, тот вроде как наклонился вперед, перенеся всю тяжесть своего невысокого мощного тела на мальчика, сидящего на велосипеде.

Казалось, он толкнул его совсем легонько, но парень кубарем полетел с велосипеда.

Я наклонился, чтобы помочь мальчишке встать, стремясь избежать неприятной сцены, но он оскалился, отползая от меня.

Его приятели остановились, недоверчиво уставившись на Кена Гримвуда. Мы все уставились на него. Только Синга Рана, казалось, это не впечатлило, словно он видел подобное тысячу раз.

— Козел! — завизжал самый старший из них. — Что ты о себе возомнил, старая развалина?

А Кен Гримвуд только отстраненно улыбнулся, словно его мысли были где-то далеко, с его бандой в слепящем солнце поблизости от берегов Африки, где летучие рыбы падали на корабельную палубу.

Мы с Джиной вышли из Сохо, повернув к югу по Черинг-Кросс-роуд, немного прогулялись по Стрэнду и свернули направо, к набережной Виктории и к реке.

Нам надо было кое в чем разобраться. В конце концов, с детьми все всегда сводится к практической стороне дела. Уложить спать и поднять в школу. Проследить, чтобы выполнили домашние задания и поели. Сплошной контроль. И все в таком духе.

Мы были милы друг с другом. Ради нашего сына. Мы пытались вести себя как зрелые люди и быть вежливыми.

Если бы нас увидели на улице, то подумали бы, что мы пара. Но на самом деле как будто кто-то шел между нами, почти абсурдно держа нас на расстоянии и делая невозможным случайный физический контакт.

И мы шли по улице, как двое бывших любовников.

— Этот город такой красивый, — сказала она, улыбаясь цыганскому очарованию барж и буксиров на Темзе. — Его красота забывается. Почему так? Почему мы забываем? В прошлые выходные мы гуляли здесь с Пэтом. И он это тоже заметил. Многие мальчики его возраста не заметили бы. А он заметил.

Я привык к ее теперешнему облику. Присмотрелся. Это было нетрудно. В свои сорок она была красивой женщиной, и все, что мы потеряли, ушло вдаль и уже практически не могло причинить боли. Да это и не боль была. Скорее, память о боли. Я был счастлив, что нам никогда не придется проходить через это снова.

Кроме того, когда она предложила встретиться, я ожидал чего-то в этом роде. Красота города, о которой забыли. Красота сына, о которой вспомнили. Философ Джина, которая каким-то образом просветилась, работая переводчиком в Токио. Я ждал именно этого. Мыслитель Джина, ахающая над буксирами, баржами и тем, что сказал наш сын.