Немецкий экспрессионизм (сборник)

Думаю, я бы не вынес, если б еще и смерть накормила меня разочарованием…

Глубокая апатия и равнодушие овладели мною, моя душа более не способна к высоким взлетам, уже давно я уклоняюсь от чтения Гете, ибо в глубине души чувствую, что не достоин его. И что же теперь - сияющая смерть от меня ускользнет, Друг Хайн, сморщившись, превратится в карикатуру на самого себя? Справедливо ли это? Как бы там ни было, мне не остается ничего иного: я уйду отсюда и землю - этот апартамент с отдельным выходом! - покину, покину… Что тут такого особенного? Жалюзи падают… с улицы больше ничего не видно… Как я радуюсь предстоящему! Стоит ли испытывать страх? Возьму разбег и перепрыгну. Или все же остаться? У всех вокруг дела идут неплохо. В витринах бакалейщиков выставлены далматинские вина. Этого прежде не было. Но я по-прежнему совершенно ничем не владею: ничем, что могло бы меня глубоко порадовать. Ничем, кроме уже упомянутого, я не владею - мое имя Тубуч, Карл Тубуч…

1911

1. Друг Хайн (Freund Hein) - персонификация смерти в немецкоязычных странах, впервые упоминается на листовке 1650 г.

Вальтер Райнер

Кокаин Рассказ

Перевод Евгения Воропаева

Нас утешает Смерть,

и на беду она же

Нас вынуждает жить.

Она - всей жизни цель,

Надежда добрести с тяжелою поклажей

И ободряющий, вперед влекущий хмель.

Она единая надежда нам и даже -

Когда бредем в грозу, и в бурю, и в метель -

Тот пресловутый дом, где может люд бродяжий

Присесть и отдохнуть, поесть и лечь в постель.

То - Ангел, чьи персты дарят и сон, и дрему.

Он учит нас мечте, и свежую солому

На ложе стелет он, чтоб грезил сирота.

То - слава Божия, с пшеницей тайной кромы,

То - нищих житница, родные им хоромы,

Неведомых небес открытые врата.

Шарль Бодлер

Смерть убогих

НОЧЬ громадой висела в кронах деревьев и каплями стекала на плечи Тобиаса, шагавшего под шепчущими ветвями. Он ходил и ходил, вверх и вниз по аллее, без малого уже два часа.

Уличные часы (медный призрак на перекрестке) показывали половину одиннадцатого. В умирании этого летнего вечера, расплывающегося нежнейшими оттенками чернил позади неизменной серой громады Гедехтнискирхе, Тобиас чувствовал себя сломленным: мрачное беспокойство неотступно возвращалось и терзало его тем сильнее, чем старательнее он пытался от него отвязаться или заглушить его в дребезжащей суете кафе.

1. Перевод С. Петрова. В оригинале стихотворение приводится по-французски. (Здесь и далее - прим. перев.)

2. Мемориальная церковь кайзера Вильгельма на Курфюрстендамм в Берлине.

В убогом зальчике с красными плюшевыми креслами и ухмыляющимися физиономиями равнодушных гостей, ведущих там нереальную жизнь пестрых переводных картинок, какие все мы в детстве получали в подарок. Как уже случалось не раз, Тобиас спасался в кафе от плавильни летнего солнца, что тягуче стекало по близкому небу и грозило довести его беспокойство до умопомешательства.

И все- таки беспокойство всегда побеждало. Оно, коли уж наваливалось, вселяло в Тобиаса ненависть ко всем пространствам: к его chambre garnie и к уличным кафе, к большому пространству улиц и площадей. Он встревожился, еще когда вечер (темный поток) синью излился на головы прохожих. И вот нагрянула ночь. Мерцающим блеском вспыхивал асфальт, когда мимо Тобиаса с гулом проносился автомобиль. Из садиков кафе выхлестывались волны приятной музыки. Обрывки разговоров, которые были ему не слышны, уносил ветер. Прогуливались нарядные благородные дамы, сдержанные господа, мелькали веселые экипажи и авто: обычная меланхолично-хмельная песнь большого темного города, умеющего жить на свой лад.

…А он? Умеет ли жить? И как живет?

Дойдя до площади, Тобиас остановился: фонтан света и звуков ослепил его. Он задумался - в голове вертелись короткие отрывистые фразы.

Конечно, его жизнь не столь иллюзорна, как эти пестрые платья, сверкающие автомобили, улыбчивые лица-маски, проплывающие мимо. Но как же он живет? Что это такое: эти пробуждения в десять или одиннадцать утра, иной раз даже и в полдень; пробуждения с глубоким отвращением к своей комнате, книгам, одежде, к самому себе? Каждодневная мысль, что денег у него нет, и эти вечные размышления, где бы их достать: у какого знакомого или незнакомого человека и каким способом. Каждодневное ощущение голода (с самого утра) - им, Тобиа-сом, упорно игнорируемое. Каждодневные препирательства со старой хозяйкой, требующей плату за комнату. Затем - ежеут-реннее безрадостное выползание из дома, отвратительного ему, как и та бесконечно-длинная улица, на которой дом стоит и которая, словно в насмешку, носит имя великого философа" (чьи труды он, Тобиас, когда-то читал и который всегда представлялся ему строгим отцом семейства, грозящим свои детям клюкою).

1. Меблированная комната (франц.).

2. Имеется в виду Кантштрассе.

Необходимость с нечистой совестью выпрашивать деньги в кафе или редакциях журналов - у людей, которые удивленно выпускают ему в лицо дым сигары или с досадой от него отмахиваются. Эта пустота в мозгах, отвратительная затаенная обида, которая делает его несправедливым к любому человеку в приличном костюме, с довольным лицом и уверенной походкой. И последнее: вечер - это страшное проклятие, стягивающее его по рукам и ногам, приносящее адскую тревогу, заставляющее вертеться юлой. Птички чирикают - а он не сумел уклониться от судьбы, которая однажды воздвиглась перед ним и властно указала дорогу: "Иди!"

Вот oн и шел. Шел каждый день: позавчера, и вчера, и сегодня. Возможности уклониться нет. Смерть рано или поздно наступит; хотелось бы надеяться, что - быстро, в результате несчастного случая. Он шел. В самом деле: вот это место! Он, как всегда, остановился где надо.

"Ночной звонок в аптеку". Итак, позвонить и ждать…

Вот загорелся свет, окошечко распахнулось. Аптекарь высунул лысую голову.

- Господин доктор…

- Ну, опять здесь?… Вы что же, раньше не могли прийти?

- Прошу прощения, я старался… Но лысина уже исчезла.

Старался - что? Старался бороться, как почти каждый вечер, и, как всегда, был побежден. Остается только пожать плечами!

Аптекарь появился снова:

- Три марки пятьдесят. Тобиас пробормотал:

- Столько у меня с собой нет.

- Ладно, - сказал аптекарь, - я запишу еще раз. Но берегитесь, если не заплатите вовремя: надеюсь, вы меня поняли!

- Большое спасибо, - прошептал Тобиас. - Доброй ночи.

Нет больше ни мыслей, ни забот: ведь он держит бессмертный яд в руках, молитвенно сложив их вкруг шестигранной бутылочки. Он сам теперь жизнь, и биение его сердца заглушает все звуки мира!

В кафе, в уборной, он одну за другой сделал себе три инъекции; снова бережно закрыл склянку и коробочку для шприца, сунул их в карман брюк.