Сказки для Катастрофы

Катастрофа вздохнула и принялась изучать список назначений. Там была только одна запись: приглядеть за неизвестным, который после ампутации.

Тот лежал в палате номер два, в отдельной, что в конце коридора. Её дверь открывалась так, что из других палат не было видно, что в ней происходит. Сестричка, которая сдавала ей смену, шёпотом сказала, что туда кладут безнадёжных.

Когда Катастрофа зашла во вторую палату, больной всё ещё был без сознания. Обычный бомж: нечесаные космы, всклоченная борода, обветренное опухшее лицо. Его глаза были закрыты, на лице – почему-то улыбка. В улыбающийся рот была вставлена трубка от стоявшего рядом аппарата искусственного дыхания. Монитор показывал: пульс сто двадцать, температура тридцать восемь и семь. Катастрофа поправила на больном простыню и вышла из палаты.

На посту её ждал гость – Дед Мороз. Когда она села за стол, он достал из кармана халата что-то завёрнутое в фольгу.

– Угощайся, деточка, – сказал он, положив свёрток перед ней.

Катастрофа не без боязни развернула фольгу. Там были пирожные-безе.

– Из чьей-то брюшной полости достали, Дедушка? – спросили она.

– Подходящего трупа под рукой не оказалось, пришлось самому печь. В духовке, – ответил Дед Мороз. – Ты чайку-то свари. Там в тумбочке девочки чайник держат.

Включив чайник, Катастрофа заметила:

– Говорят, что в этой больнице новогодними персонажами наряжаются только те, кто с детьми работают.

– Так-то оно так. Да только уж очень мне этот образ нравится. А приказать мне здесь никто не может.

– Это почему же?

– Я тут самый главный.

– Потому что в морге работаете? – с сомнением спросила Катастрофа.

– И по этой причине тоже. Знаешь, что означает «вскрытие покажет»? Только я могу сказать, от чего больной умер – сам по себе, или его доктор насмерть залечил.

– Вы это на нюх определяете?

– Некоторые виды рака имеют характерный запах.

– Гнилое мясо – оно и есть гнилое мясо.

– Ты по запаху можешь отличить духи «Шанель» от «Дживанши»?

– Конечно!

– А я могу отличить саркому от рака лёгких.

– И на вкус?

– Нет, на вкус не могу, – Дед Мороз улыбнулся в усы. – Просто люблю дразнить клоунов. У хирургов нет чувства юмора – меня это забавляет.

– У вас оно очень специфичное.

– Особенности профессии.

– Любите её?

– Ещё и как! Самая интересная профессия на свете.

– Много вскрывать приходится?

– Немного, к счастью. Помимо вскрытий другой работы хватает. Анализы, исследования. Увлечение есть, много времени занимает…

Катастрофа разложила по чашкам пакетики с чаем и налила кипяток.

– Пейте, Дедушка.

– Спасибо, деточка. Ты пирожные-то ешь. Не бойся – от этих не поправляются.

– Спасибо, – Катастрофа положила в рот пирожное. – А вкусные безешки какие! Где готовить научились?

– Когда живёшь один, не такому научишься, – отпивая из чашки, Дед Мороз смотрел, как она ест. – Как тебе у нас работается?

– Цирк, а не больница.

– Так и задумано.

– Больные не обижаются?

– Тут есть одно правило: делай, что хочешь, но никогда не потешайся над пациентом.

– Зачем всё это? Развлекаетесь, не сходя с рабочего места? Получаете удовольствие в служебное время?

– Поддерживаем атмосферу праздника. Не для себя – для больных. Если человеку лечить душу, тело выздоравливает быстрее.

– Весело, с шутками и смехом отрезаете человеку ногу. У него от вашей атмосферы новая отрастёт.

– Медицина не всесильна. Если нельзя по-другому – режем. Чудес не бывает – новая нога не вырастет.

– Тот больной, что во второй палате… – Катастрофа отставила чашку, вытерла губы салфеткой.

– Ему не поможешь, – Дед Мороз тоже поставил чашку на стол.

– Наверное, можно как-то облегчить…

– Этому – нельзя.

– Почему?

– Ну, скажем так, у него никого нет: ни медицинской страховки, ни родственников, которые могли бы это решить.

– Не понимаю, как так можно… Выбросили из жизни, как ненужную вещь…

– Кто бы говорил… Припомни, скольких мужчин ты выбросила из твоей жизни.

– Почему вы так решили?

– Женщины с такими глазами всегда кого-то бросают. Человек тебя любит, а ты его, как ненужную вещь…

– Ой, не надо! Только про любовь не надо! Они всегда говорят, что любят – у этой игры такие правила.

– Если ты не веришь, чего ж ты?..

– Знаете, я живой человек. Мне кое-что надо. А любовь, к вашему сведению, – она проходит. И да: все, кого я бросила, это как-то пережили. Никто бомжем не стал.

– В твоих глазах нет жалости. Тебе бросить человека, – что мне вскрыть покойника. Неприятно, но в целом терпимо.

– Чтобы двигаться вперёд, нужна свобода.

– Ты уверена, что двигаешься вперёд, а не ходишь по кругу?

– Нелепая ситуация: я разговариваю о любви со старым горбатым калекой, наряженным Дедом Морозом, который живёт тем, что вскрывает покойников.

– Не старайся меня обидеть – не получится. А разговариваешь ты не со мной, а сама с собой. Я только подаю реплики.

– Лохматый, это ты?

– Разве я лохматый? Моя борода расчёсана.

– – –

Катастрофа уснула, сидя на стуле. Её разбудил тревожный сигнал из второй палаты. Она стремглав бросилась туда.

Монитор пациента пронзительно пищал. Линия дыхания была горизонтальной прямой, кардиограмма состояла из хаотичных скачков.

Больной по-прежнему улыбался.

Вслед за Катастрофой в палату вбежал Белый Клоун. Он на ходу пытался завязать жабо. Одна из тесёмок выскользнула из пальцев, край жабо на мгновение опустился, и Катастрофа увидела тонкий шрам, опоясывающий шею.

Белый склонился над больным, и принялся внимательно его разглядывать.

– Я приготовлю эпинефрин, – сказала Катастрофа.

– Не надо, – сказал Белый.

Он выпрямился и, размахнувшись, отвесил больному оплеуху.

– Не смейте бить пациента! – крикнула Катастрофа, и схватила Белого за руку.

Внезапно писк прекратился. Больной глубоко вздохнул и задышал. Кардиограмма приобрела нормальный вид.

Не глянув на Катастрофу, неуловимым движением Белый высвободил руку и, вновь склонившись над больным, почти касаясь его лица, чётко произнёс:

– Даже не пытайся, сволочь! Понял?

Белый и, так и не глянув на Катастрофу, вышел из палаты.

Она догнала его аж на другом конце коридора у двери на лестничную клетку.

– Что происходит? – спросила она, вновь схватив его за руку.

Он высвободил руку тем же неуловимым движением и, глядя поверх её головы, сказал тоном, каким только что разговаривал с пациентом:

– Сестра, идите на пост!

– Я хочу знать, что происходит!

– Не вашего ума дело! Идите на пост!

– Я не собака, чтобы меня на место посылать!

Белый набрал воздуха, чтобы что-то сказать, но передумал, повернулся и скрылся за дверью. Катастрофа рванула дверь и шагнула вслед за ним.

Она оказалась в коридоре, из которого только что вышла. Перед ней был её пост. На столе тикал будильник. Стрелки показывали три часа. Рядом лежала мятая фольга с последними двумя пирожными.

Катастрофа прошла во вторую палату. Больной улыбался.

На посту Катастрофу ждал новый гость – Рыжий Клоун. Развалившись на её стуле, он что-то жевал. Катастрофа взглянула на стол – на фольге остались одни только крошки.

– Не припомню, чтоб я тебя чем-то угощала, – сказала она, выбросив фольгу в корзину для бумаг.

– Угу, – промычал Рыжий. Не прекращая жевать, он сдвинул очки на нос и стал бесцеремонно разглядывать Катастрофу.

– Ну-ка брысь с моего стула, – сказала Катастрофа и принялась салфеткой сметать со стола крошки.

Рыжий не торопился. Пока Катастрофа вытирала стол, он с интересом изучал её фигуру. Потом нехотя пересел на стул, на котором сидел Дед Мороз.

– Нравится, как наш Дедушка готовит? – спросил он, смахивая на пол крошки со своей хламиды.

– Тебя он не угощает?

– Он всех угощает. Только его угощение бывает с начинкой.