Тёплое лето в Бултыхах

Гремит близко, над крышей.

«На, Ба звонит».

Сует мобильный. Смотрит. Вылитый Антон.

Прижимаю к уху.

«Лен… ты слышишь меня? Я согласна».

Что-то мычу.

«Ради тебя, поняла? Ты слышишь? Согласна в эти Бултыхи. Выключи там у себя воду, не слышно. В Бултыхи, говорю, слышишь, поняла? Купаешься, что ли?»

Да, я слышу, мама.

Просто меня нет, мама.

Есть черное небо, мама. Черная дверь, уже приезжали, составили протокол. Черная идиотская майка на Лешке, с черепом.

«Мам, а то платье у тебя осталось?..»

«Какое еще платье?»

Я проснулась утром и засмеялась. Тихо, чтобы не разбудить. Мамочка еще спит. И Леник спит с открытым ртом.

Через два дня у меня день рождения. Папочка приготовит мой любимый шашлык. Он уже договорился в столовой про оборудование. Мама наденет мое любимое платье. Она обещала, что отдаст его мне, когда вырасту.

Про подарок даже не думаю. Все время стараюсь о нем не думать.

Мы все летние по дню рождения. Леник в июне, я в июле, папочка в августе.

Одна мама, бедная, в феврале.

Мне становится жалко ее, я подползаю и целую ее. Мама приоткрыла глаза, зевнула, прижала меня. Так и лежим, в гнездышке. Леник тоже проснулся. Но мы его в наше с мамой гнездышко не впустили. Я не впустила. Кыш! Кыш! Пусть сам себе вьет.

«Лен…»

Темнота, запах корвалола, нафталина, вещей.

Поворачиваюсь к ней. На полу старые чемоданы.

«Зачем тебе театр этот?»

Она смотрит на меня.

«Мам, а зачем тебе был этот театр?»

Я поднимаюсь и хожу между чемоданами.

«У папы уже была тогда женщина». Останавливаюсь. «И ты это знала. А Леник…»

«Вот ты о чем…»

Знаю, что она скажет. Что пыталась сохранить семью. Всеми силами. Руками и ногами.

«Я пыталась сохранить семью… Что улыбаешься-то?»

«Тебе показалось», — уничтожаю улыбку. «Ну и как, сохранила?»

«А ты все эти годы ждала, да? Для мести? Ну, мсти теперь родной матери, давай… Антона своего замстила, теперь меня давай».

«Кого я замстила? Я, что ли, от него налево ходила?.. Я вообще никому не хочу мстить. Я — хочу вырваться — из этого — ада».

«Не кричи…»

Продолжаем перебирать старые вещи.

Уже нашли клетчатую папину рубашку, в которой он был в то лето. Хотя мамочка уверяла, что когда он ушел, выбросила все его вещи. Мамин шелковый платок. Даже полотенце с рыбками.

«С рыбками! С рыбками!» — кружусь с ним по комнате.

«Сумасшедшая…»

Солнечное утро. Завтракаем.

Налили чай. Всем столам — в пакетиках, а нам заварка. Предупредила их, чтобы не пакетики, тогда, в то лето, пакетиков этих долбаных еще не придумали. И стаканы, обязательно стаканы. Чтобы любоваться, как тает рафинад.

— Хорошая сегодня погода, — говорит мама. — Теплая.

Папа задумчиво мажет масло.

На нем клетчатая рубашка.

Сижу, смотрю, как тает сахар. Болтаю ногами под столом.

«Не болтай!» — говорит мамочка.

Я продолжаю болтать.

«Не слышала, что ли?» — спрашивает Леник.

Вот предатель. Ему-то что мои ноги? До тебя не достают, и радуйся.

И продолжаю болтать. Но не так сильно. Трудно их сразу остановить, они же живые.

Леник под столом сжимает мою коленку.

И улыбается.

Я со всей силой пинаю его.

Но попадаю почему-то в мамочку…

Меня не берут на озеро. Меня оставляют в номере.

Подумаешь, озеро!

Мне туда и не хотелось. Надоела уже эта вода. Каждый день озеро, озеро, уже плавать тошнит. Сижу в номере, как аристократ. Болтаю ногами. Вспоминаю, как играли с Леником в мужа и жену. Теперь точно все расскажу. И мамочке, и папочке, и Клавдии еще Сергеевне, и бабушке в Ростов на открытке напишу, теперь держись!

Все утро Лешка снова конкретно пил кровь. Даже не хочу рассказывать. Тролля родила на свою голову. Проглотила кофе, покидала в раковину. Хотела душ, ладно, вечером. Только чтобы его рожу сейчас не видеть.

Начинаешь с кем-то про детей, у всех одно и то же. Живут со своими, как с инопланетянами. Языка не понимают, только «дай» и все.

Сунцовой нашей дочь так вообще выдала! Вичка начала ей то-се, а дочь такая: «Мам, ну че ты понимаешь? Ты вообще не жила в наше время!»

Вичка прискакала припухшая: «Лен, представь, а!» Посидели, коньяк допили, с днюхи оставался. У Вички какой-то вариант на горизонте нарисовался, с мужем она уже давно только общая жилплощадь.

«Мам!»

Мы готовимся спать. Мама мажется кремом. Папа с Леником играют внизу в шахматы. Шахматы огромные и очень тяжелые, из-за этого я проиграла, когда мы в них с папой, и с Леником.

«Мамочка!»

«Что? Зубы чистила?»

«Мам, Леник меня…»

Сказать? Не сказать?

«…заставлял посуду мыть!»

«Какую посуду? Иди, зубы чисть!»

«Мам, ну мы играли так!»

«Ну и как, — мама завинчивает крышечку крема, — вымыла?»

«Да… всю мыльницу…»

Мама целует меня. Потом смазывает меня от комаров, руки, спинку. Я иду чистить зубы и разглядываю в зеркало язык.

Про то, что Леник целовал, так и не сказала.

Но если он меня еще раз поцелует, то уж держись! Я про тебя такое расскажу, что даже сам не знаешь.

«Думаете, они вас там не достанут, в Бултыхах?»

Сижу у Коваленка, перед отъездом.

«Ладно, поезжайте. Может, повезет».

Закурил.

«Что — повезет?»