Глиняные буквы, плывущие яблоки

Но как раз Участковому выдергивать Мусу из трибуны было совсем неинтересно. Да еще перед всем селом, которое знает, с кем Участковый за одной партой сидел, и в чьем доме от голода спасался. Послать тотчас за Председателем означало получить сотрясение мозга за то, что захват трибуны прозевал... И Ханифы рядом нет, не посоветуешься! Может, еще все обойдется, народ успокоится...

Участковый тяжело вздохнул и сделал вид, что ничего не видит. И вообще небо рассматривает. Безоблачное металлическое небо...

– Люди! Не берите грех на душу, опомнитесь! – говорил с трибуны Муса. – Какой он колдун? К вам человек с неба пришел, буквы от всей души вам принес, а вы... Вы волки! Уже один раз наши предки святого человека здесь убили — вам мало...

– Кого тут убили?.. – заволновалась толпа. – ...А, это он о том дервише, который баню здесь строить приказал... У которого волосы длинные были... Э, Муса! Тот дервиш сам просил себя убить! Его не хотели убивать, сам попросился...

Муса горько засмеялся:

– Сам попросил, да? Да вы – вы если Учителя сейчас убьете, тоже потом скажете: не знаем, не видели, сам попросил!

Перевел дыхание. Толпа недовольно гудела. Муса заглотнул воздух и закричал:

– Вы знаете, люди, что я недавно на святую могилу путешествие совершил. И там мне вот что рассказали. Что святой, которому я там поклонился – это учитель нашего дервиша... И в летописи написано, что этому дервишу ангел во сне новые буквы сообщил и сказал сюда их принести – буквы счастья. И баню сказал здесь построить. А наши темные предки подвергли этого святого дервиша тяжелой смерти! Да еще лгать стали, что святой сам того хотел!

Народ напряженно молчал. Люди Председателя заволновались:

– Да что же Участковый молчит? Муса, уходи с трибуны! Тоже – мулла выискался, с трибуны выступает... Когда муллой стал, Муса?

– Я уйду! – задыхался Муса. – Только последнюю вещь скажу вам, мои дорогие... Вчера узнал, что ребенок будет у меня, по селу от радости носился, вы видели... Вот, думал, после стольких лет бесплодной жизни – ребенок у меня будет, не напрасно к святой могиле ездил-тратился... Люди! Я сегодня ночью Марьям-хон из петли еле вытащил! Еле успел! Умереть хотела... Когда воду со старой библиотеки брала, ее...

Муса осекся, словно боясь продолжать. Закрыв лицо руками, прокричал:

– Ее Председатель изнасиловал! Марьям-хон!

Толпа окаменела.

Муса, шатаясь, сошел с трибуны. И пошел к тому месту, где стоял Учитель. Люди пропустили его. Подойдя к Учителю, Муса сказал сорванным голосом:

– Теперь... кидайте ваши камни... Жить я уже не могу. Пусть с ним умру... Не хочу среди вас жить. Учитель...

Улыбка зажглась на его губах. Он стоял с Учителем.

К Мусе подбежала собака и стала облизывать ему руки.

– Та-ак!

Люди вздрогнули. Председатель шел к президиуму, лицо горело темным огнем.

– Та-ак... Опять без меня не справились. Ладно! Ты, Муса, сам себе приговор подписал. Ты не хочешь жить? Так и запишем, Муса-жон. Такой будет урок тем, кто свою бабу слушает, а не меня, своего Председателя, который столько тебе, Муса, добра сделал! Ты даже не захотел узнать от меня, как все на самом деле было… Впрочем, Муса, я тебя позорить не буду... Я тут про многих жен мог бы кое-что рассказать. Не буду, люди, не буду. И принуждать никого бросать камень не буду. Это – как сердце вам подскажет, только как сердце... если мозгов у вас нет.

Голос Председателя громом прокатился над толпой:

– Слушайте меня! Все, кто верны мне! Кто не хочет потом рвать на себе одежду и жрать пепел! Кидай!

Несколько рук схватили камни.

Первый булыжник, пролетев, упал около ног Мусы.

Второй был послан точнее – ударил Учителя в плечо. Учитель покачнулся, но подхваченный Мусой, устоял...

И вдруг – новый голос ударил в толпу:

– Священным именем Михаила Юрьевича Лермонтова!

Старик подходил, поддерживаемый Азизкой. На нем болтался пиджак с фронтовыми медалями, звеневшими и пылавшими на солнце.

– Шайтан старый... – заскрипел зубами Председатель.

Народ смутился. О существовании старика как-то вообще забыли. Был слух, что умирает, а может, даже умер... Похорон, конечно, не было, но Старый Учитель считался таким необычным человеком, что никто бы не удивился, узнав, что он переселился в иной мир вместе со своим телом и всей домашней библиотекой. И вот теперь уважаемый покойник явился в самое неподходящее время, воскресшим и при орденах.

– Именем... Юрьевича Лермонтова – остановитесь! Уф, успел я все-таки. Что, думали, сдох старик, и можно теперь как на большой переменке себя вести? Что, если ваши родители не могут из могилы выползти и выпороть вас как следует, можно такие безобразия устраивать? Ах вы, позорники, паразиты... двоечники!

Двоечники стояли, уткнувшись горячим от смущения взглядом в песок.

Председатель тоже молчал: в его мрачных извилинах рождался новый план.

А старик уже был рядом с Учителем:

– Спасибо, Ариф-жон, помогло мне твое лекарство, не стал меня пока Михаил Юрьевич к себе забирать... Эх, Ариф, Ариф-жон, предупреждал я тебя: эти люди только страх понимают, только страх любят! А ты: святые, святые! Вон сколько камней они для тебя приготовили, шайтаны. Я-то все знал: и как ты на все деньги для детей еду покупал, как воду им в бутылках из города заказывал... Видишь, как они тебя благодарят!

Старик качал головой. Вдруг нахмурился:

– Э, Ариф-жон, да у тебя рот, оказывается, завязан! И руки! Муса, ты куда смотришь, второгодник несчастный? Или, думаешь, человек закрытым ртом разговаривать умеет? Двойку тебе по анатомии ставить за такое надо было...

Муса с Азизкой быстро развязали Учителя. Но говорить он после допроса мог только шепотом; каждое слово шипело у него в горле, как раскаленный уголь.

Зато голос Председателя заставил всех повернуться...

– Та-ак... Два раза я вас проверял – не поддались на провокацию, молодцы! Я ведь сам, в своем выступлении, просил-умолял вас: отпустите Учителя! не устраивайте самосуд! Все должно быть по закону, правда, Искандер-акя? Закон – это основа нашей демократии... Наш Участковый тоже так считает.

– Не слушайте этого мерзавца! – крикнул Старый Учитель.

– И по закону, – не обращая внимания, продолжал Председатель, – судить Учителя, конечно, должен только суд!

– А за что судить? – спросил кто-то.

– А вот суд и придумает, за что судить! – нахмурился Председатель. – Это уже не наше дело. Мы только передадим Учителя на весы правосудия, а они уже как хотят, пусть так его и взвешивают... А сейчас – наш дорогой Участковый арестует Учителя и увезет его в город. И пусть только кто-то попытается оказать сопротивление. Сколько по закону дают за сопротивление представителю органов правопорядка?

– Пять лет тюрьмы! – радостно выкрикнул Участковый.

– Слышали? Пять лет. Подумайте о своих семьях... А мы, – Председатель улыбнулся, – закончим нашу официальную часть и перейдем к неофициальной... Что же вы стоите, друзья? Вот стол, ваши любимые лакомства... Перед баней нужно подкрепиться! Налетайте! И для детей отложите...

– А что для них откладывать? – крикнул Муса. – Вон они сами бегут!

По холму к Бане бежали дети.

Бежали, руками размахивали...

Позади детей шел Иван Никитич, который и выпустил их из школы. Пролез утром в школу через окно. Подошел к Ханифе и что-то сказал ей задумчиво. Ханифа обмякла и стала плакать, что Председатель и его мафия из нее бешбармак приготовят и она сына никогда не женит. “Не переживай, Ханифулечка, – успокаивал ее Никитич, пока дети с радостными криками выбегали из школы. – Чуть-чуть скромнее свадьба будет, никто на тебя за это не плюнет...”. “Я сама тогда на себя плюну, – плакала Ханифа. – Свадьба хорошенькая должна быть, с певицей, с юмористами...”.