Свободен (СИ)

          Через несколько дней Игоря выписали домой. И всё это время вплоть до самой выписки он ни разу не подошёл к Диме и не заговорил с ним. Он видел, как удивление и недоумение на личике мальчика сменяется на отчаяние... Малыш не плакал – не издавая не единого звука, он неподвижно сидел на своей кровати и только смотрел на Игоря полными слёз глазами, следил за каждым его движением, поворачивал голову, как подсолнушек за солнцем, не веря в то, что он теперь остался один. Не по размеру свободным рукавом пижамной кофточки проводил по глазам и снова смотрел, смотрел... ждал.

          Уже, будучи совсем взрослым, Игорь нередко задавался вопросом: "И кто додумался в палату к малышам поселить такого лба?" И тут же отвечал сам себе: "Мест, наверное, больше не было в отделении". Но такое, в общем-то, логичное оправдание ему не помогало, дело было сделано, ещё тогда, много лет назад. Отповедь подростка, волей случая оказавшегося в их палате и упивавшегося своей властью, чувствовавшего себя королём – великим гуру среди дошколят, запомнилась. Слова и унизительный указующий перст, буквально пригвоздивший его к месту, вросли в него со всеми прожитыми годами, слились с ним в единое целое, как червь-паразит, приросли к душе, пустили свои корни-щупальца, стиснули и перестроили его под себя. Они постоянно нашёптывали, уговаривали, зомбировали: "Надо быть мужиком! Быть мужиком-м! Мужиком-м-м-м!"

          После больницы, он непривычно много думал. Думал о Юрце, о Димуле, о себе. И хотя приступ сняли и красивая врач, беседовавшая с мамой при выписке, уверила, что больше такого никогда не повторится, но каждый вздох вечерами, на своей родной кровати, всё равно давался ему с трудом, казалось, что в грудь натолкали камней и они давили, распирали изнутри, когда он вспоминал, как обошёлся со своим единственным другом... и слёзы, стоящие в его глазах. Первые дни дома Игорь нередко плакал перед сном: так тяжело ему никогда не было за всю его детскую жизнь. "Так было надо!" – он малодушно утешал себя. У него в ушах ещё звенели слова Юрца. И он решил, что больше никогда... что он всё сделает, чтобы...

          С самого начала на семейном, в то время исключительно женском совете было решено, что в детский сад, в этот рассадник болезней, мальчика не отдадут: Игорёк с рождения был не слишком крепким ребёнком. Дома он и здоровье своё сбережёт – в школе оно ему пригодится, и к первому классу сможет лучше подготовиться. Мать и бабушка – педагог в прошлом, смогут дать ему всё, что нужно. Папа? Такого человека в жизни мальчика не случилось.

          И вот, первого сентября, сжимая в руках не по росту огромный букет из гладиолусов, Игорь шёл в школу. Шею уже успел натереть жёсткий воротничок новенькой рубашки, цветы постоянно заваливались то в одну, то в другую сторону, но мальчик не обращал на это внимания. Он шёл не просто в первый класс, маленький человечек шёл в школу становиться мужчиной: там-то ему помогут, всё объяснят, мама ведь ему говорила, что в школе можно узнать ответы на все-все вопросы. Он не хотел, чтобы над ним смеялись, чтобы обзывали, чтобы в ответ на каждое его слово, как в больнице, шипели ужасное слово – "бойко-о-от", заставляющее маленькое сердечко трепетать от боли и страха.

          Я пришёл гораздо раньше, чем нужно было. Пришёл специально. Хотелось посидеть одному, подумать. Занял место за столиком у огромного окна. Я сидел на возвышении, очень близко к стеклу – словно в витрине. Никогда не любил повышенного внимания к своей персоне, не рвался быть на виду, а тут почему-то сел и начал пристально изучать всех проходящих мимо. Сегодня хотелось делать всё по-другому, так, как никогда ещё.

          "Как товар – выставлен на всеобщее обозрение..." – пришло в голову.

          Несмотря на все года, на всю проведённую работу над собой, я избегал разглядывать незнакомых людей и особенно смотреть им в лицо. Находясь на улице, в транспорте, я лишь пробегал вскользь глазами по окружающим и всё. Не хотел смущать их? Себя? Они ведь тогда тоже начнут меня разглядывать... Вот на работе – другое дело. Я давно понял, что мой компьютер, стол, мальчик, которого взяли мне в помощь (под меня создали крошечный экономический отдел, состоящий из, собственно, нас двоих; столичное руководство любыми способами хотело повысить эффективность работы нашей торговой компании), и даже разноцветные папки с бумагами, теснящиеся в шкафу, – всё это защищает меня от внешнего мира, от людей, от моего страха. Пусть сейчас он и несколько притупился, разбавился и временем, и жизненным опытом, но совсем исчезать не торопился. И когда я понял, что только на работе чувствую себя в безопасности, то очень удивился. Пытался анализировать – почему так? Сообразил, нашёл ответ без всяких психоаналитиков: на работе я – это не я. На работе существует неведомый мне Игорь Алексеевич, экономист, крошечный, но всё же начальник вчерашнего студента, и это совсем не тоже самое, что Игорь Сидоров, хорошо знакомый мне мужчина тридцати лет, владелец собственного жилья и принимающий на своих метрах даму, как довольно избито принято выражаться "бальзаковских лет", и, наконец, мечтающий избавиться от своих детских комплексов навсегда. Вот такая простая арифметика. Двойная бухгалтерия, одним словом. "А в старости меня, должно быть, ждёт раздвоение личности!" Стало смешно: сижу в витрине – скоро меня купят, возможно, и... неприлично ржу!

          Вот зачем пришёл так рано, хотел подумать? Не получается, мысли – врассыпную. Что-то бродит в голове, но не то... всё не то... Он скоро придёт...

          Как притягивает всё-таки, завораживает заоконная жизнь – точно в кино: сидишь за бронёй стекла, как будто перед телевизором. Мне видна неширокая улица, на другой стороне дороги – дома, маленький покосившийся заборчик, продуктовый магазин точнёхонько напротив моего кафе. Ближе всего ко мне, левее, два почти загнувшихся дерева, наскоро закатанных под асфальт ещё в прошлом году, справа – киоск и рядом, судя по яркой краске, совсем недавно установленный афишный стенд. Мимо пробегают люди... Интересно, а ведь они именно пробегают. Пошёл дождь... – понятно. Провожаю некоторых взглядом до тех пор, пока могу их видеть. Удивительно – сижу на самом виду, но никто не спешит меня разглядывать, тем самым смущая, это я разглядываю других – пялюсь на шлёпающих по лужам. Там, за углом, вход в метро. Я пришёл сюда именно с той стороны и туда через пару часов мы уйдём вместе. Мы снова поедем с ним в поезде метро, близко, вплотную. Как раз – час пик. Улыбаюсь...

          Люди всё шли и шли. Дождь успел закончиться. Они меня не видят? Всё-таки странно: моя персона не вызывает ни у кого не то что пристального внимания, а даже какого-нибудь интереса. Может, действительно, я смотрю фильм? Не замечают. Это радует, хотя... Я прислушался к своим ощущениям: должно же быть облегчение? Но его нет. Непонятная тревога, тоска... Но почему? Столько времени мучиться, терзаться, что все постоянно оценивают, следят за мной, моими промахами, подсчитывают их. И стоило? Зря, получается?! Нет, ну не может быть так всё просто!.. Срочно захотелось выпить стакан холодной воды. Я оглянулся по сторонам в поисках официанта.

          Ложный страх, самообман... Получается, что я столько времени растратил зря. Мог бы уже давно... Нет, так просто?

          Вчера мы договорились, что он всё решит и придёт сюда, в кафе. Решит... Они решат. Пусть – они... Но волнения не было – я точно знал, что он придёт, чувствовал. Нужно было только подождать. Данил никогда не опаздывал. Смотрю на телефон – осталось чуть больше часа.

          Мне никогда не нравилось его имя, но он не позволяет его ни сокращать, ни переделывать. "Буду называть его котиком, чтобы согласился хотя бы на Даню?!" Котик!? Я поморщился, поскрёб язык о зубы, сдирая с него это мягонькое, до тошноты приторное слово.